«Где британская обходительность?» - [2]

концов».

«Сонет к Воксхоллу» должен, по замыслу Гуда, передать фонетическими средствами звуковую картину пиротехнического представления в садах Воксхолла. В стихотворении «Где?», посвященном лондонскому декабрю (в оригинале, признаемся, ноябрю), Гуд использует столь запоминающуюся анафору, что много лет спустя в 1912 году Роберт Фрост вспомнит ее и опишет в письме своему корреспонденту «статистическую» картину того, что он обнаружил в Альбионе и что вызвало у него искреннее удивление. Вот несколько строк из этого письма:

Где британская холодность? (Да и нужна ли?)

Где манер недостаток?

Где москиты?

Где же мухи? (Чтобы было о чем поговорить.)

Где настоящее тепло? (Климат — как на судне посреди моря.)

Где американские новости? (Если не считать рождения детей в международных браках.)

Где же свет?[4]

На этом я остановлюсь, поскольку последний вопрос напомнил мне, что Том Гуд уже перечислил все «Где» вполне исчерпывающим образом в своем стихотворении. Попросите мисс Бёрд прочитать его Вам.

Так что Гуд пропел множество самых разных песен на самые разные лады, снискав у читателей и у своих коллег-литераторов заслуженное уважение.

Ричард Ле Гальен[5], английский поэт другого времени и другого толка, пишет об одном из изданий Гуда: «Три качества, столь редко сочетающиеся в одном человеке, сошлись в Томасе Гуде — дар поэта, остроумие и чистосердечие», а завершает свой обзор «благородными строками Лэндора»[6]:

Да, я завидовал — не скрою,

Но сей порок отвергнут мною.

Шутить пытался… — неудача.

Явить сочувствие — тем паче.

Ведь самым лучшим там и тут

Был чуткий, остроумный Гуд.

Михаил Матвеев

Сонет к Воксхоллу

Нанизан мною тоненький кусок

Прозрачной ветчины[7]. Дождит? Едва ли!

Как вдруг звонок — дин-дон! — три тыщи ног

По гравию… Врозь, парами… Видали?

Фонтанов брызги! Влажные вуали!

Хенглер! Madame![8] В кругу повес — восторг!

Мильоны искр в супругах Прингл[9] воззвали

К Высокому, etc. (см. Бёрк [10]).

Носы — ишь! — вверх! Вишь — в высоту ракета

Взмывает, распускается — смотри! —

И тают световые пузыри.

Всё! Царство Тьмы! Померкли капли света.

Шип фейерверков, гарь шутих. И мне

Пора опять вернуться к ветчине.

Где?

Где же ночь? Где же день?

Где же свет? Где же тень?

Где же утро и полдень? Закат и восход?

Где клочок синевы?

Где ступаете вы?

Где же верх? Где же низ? Где вдали поворот?

Где пути впереди?

Где же месяц блуждает, попробуй найди!

Где же шпили церквей?

Где же лица знакомых и близких людей?

Где британская обходительность?

Где родная до боли действительность?

Где же дальние страны?

Где моря-океаны?

Где пути сквозь туманы?

Где же письма? Газеты?

Где же вести из Нового Света?

Где Гайд-парк? Где бомонд?

Где тут граф? Где виконт?

Где же бодрость, здоровье, уют и тепло?

Где нам скрыться от вечных простуд и подагр?

Где же пчелы? Где птицы? — В ответ, как назло,

Даже дддддрожь не унять:

г….г….г….где….-дека-брррррррр!

Эпикурианские воспоминания сентименталиста

Я влюбился, мне кажется, ранней весной,

Я не помню отрадней картины —

Мне хотелось бараньей вкусить отбивной,

А сезон был как раз для свинины.

Или нет?.. В Рождество я увидел мисс Чейз!

Да! У Морриса, помню, гостили,

И меня тонкий профиль и тонкий филей с

Превосходной индейкой пленили.

Я сидел рядом с ней, мне завидовал зал,

О! Насколько была она чуткой,

Как смущалась, когда я ее угощал

Черепаховым супом и уткой!

И за ланчем в течение трех перемен

Сердце вдребезги было разбито.

Понял я, что попал в упоительный плен,

Сразу после вина и бисквита.

С рентным списком семью я ее посетил,

Объяснив благородные цели,

Я ей руку и сердце свое предложил

И прекрасный набор карамели.

И она под венцом мне ответила: да.

Был обряд удивительно краток;

Это было… не помню… да! точно… когда

Все охотятся на куропаток.

Мы отправились… к морю. О, дивные дни!

На душе было радостно мне так!

Я глядел на нее — мы сидели одни

За огромной тарелкой креветок.

Никогда не забыть мне тот радостный год,

И поныне я благоговею;

Цены выросли до небывалых высот,

А горох шел почти за гинею.

День счастливый спешил за безоблачным днем.

Мы, по духу и в мыслях едины,

Так во вкусах близки, так похожи во всем…

Без ума были от буженины!

Счастье вечным казалось. Внезапно беда.

Смерть — представить не мог я, не скрою,

Как все зыбко… я плакал… Я помню, тогда

Скрылась кошка с моей камбалою.

Помню, к осени где-то бедняжка слегла,

На врачей я надеялся слабо;

Кто-то счел бы чахотку причиною зла,

Я же думал, а вдруг это крабы.

Были тщетными все ухищренья врачей:

Аппетит и румянец слабели,

Силы таяли, и, что гораздо важней,

Ей не в радость был ломтик форели.

Луч надежды, казалось, еще не угас,

Но судьба наносила удары:

Искра жизни ее покидала, как раз

Появлялись в то время омары.

Смерть пришла, и, несчастнейшему из мужчин,

Бередила мне душу утрата,

Но печальней всего, что теперь я один

Ел, что ели мы вместе когда-то.

Но, когда я узрел Добродетели слуг,

С черным крепом на их рединготах,

Скорбь объяла меня… все рыдали вокруг.

Дело было, мне кажется, в шпротах!

Дым сигар

Кому-то нужно это,

Кому-то — то… Кошмар!

Мои желанья проще —

Мне мил лишь дым сигар.

Кому-то интересны

Перипетии свар

Меж вигами и тори —

Мне мил лишь дым сигар.

За голос мой дерутся