ГЧ - [180]

Анна встала не сразу.

В первом проблеске сознания еще не было всей его сложности, организуемой памятью. Было только простое восприятие, видение. И — бесконечная слабость, мышечная, нервная. После первого слова, не столько услышанного, сколько угаданного Николаем, Анна снова впала в забытье и в сон. Через шесть часов она опять открыла глаза. Теперь в них отражался страх, дыхание выдавало волнение.

— Где… он… — вот все, что уловил склонившийся над ней отец.

Он понял. Коротко, в двух-трех фразах он рассказал все главное о Виклинге. Анна успокоилась.

Ридан ни на минуту не ослаблял бдительности, он не мог допустить никаких промахов, никаких осложнений. Дежурства не прекращались. Он запретил оставлять Анну одну — и днем, и ночью. По-прежнему ежедневно делались все анализы, каждое утро Ридан и его неизменные соратники — Викентий Сергеевич и Иван Лукич учиняли осмотр, выстукивали, выслушивали, жали, сгибали, щекотали слабое тело Анны, постигая тончайшую сложность его внутренних процессов и принимая меры, когда находили что-нибудь не в порядке.

Через неделю после пробуждения Анна начала учиться ходить. Через две недели — впервые спустилась в сад. Анализы и осмотры были прекращены. Восстановление шло энергично и достаточно быстро.

Как только Анна достаточно окрепла, Ридан вызвал следователя, который давно ждал этого момента, чтобы получить нужные ему «показания потерпевшей». И тут впервые ридановцы узнали от Анны все подробности страшных событий на Уфе.

С нетерпением ждал Николай своего дежурства после этого свидания Анны со следователем. Он истомился, он уже больше не мог держать себя в руках. Ведь до сих пор ни слова не было сказано между ними о самом главном. Он старался скрывать от нее даже взгляды, так непокорно загоравшиеся нежностью. Нужно ли это было, Николай не знал. Он просто боялся волновать ее. Ведь запретил же Ридан в самом начале напоминать ей о Виклинге, о катастрофе на Уфе…

Значит теперь можно!

Вечер тянулся медленно. Николай сидел в столовой один, держал перед собой газету, а думал о том, что он скажет Анне…

Около десяти Наташа вышла от нее в халате, с полотенцем и удивленно посмотрела на Николая.

— Вы ждете? Ведь уже не нужно дежурить, разве Константин Александрович не сказал вам?

— Нет, ничего не говорил, — ответил Николай, и Наташа уловила его огорчение. Она улыбнулась ему ободряюще.

— Идите. Полчаса в вашем распоряжении. Я — в ванну.

Николай молча подошел к кровати, пристально вглядываясь в глаза Анны. Ему казалось, что они видят его мысли и зовут его. Анна тоже молчала. Потом она протянула ему руку, и это было то самое движение, которого он ждал. Он взял эту слабую, худенькую руку с длинными, тонкими пальцами, прильнул к ней щекой, всем лицом и поцеловал. Глаза Анны — большие, потемневшие, смотрели серьезно и открыто, как бы едва вмещая что-то необъятное. Она поднялась и села на кровати, пригнув к себе колени.

— Я сегодня не все рассказала следователю, — сказала она. — Самое главное утаила, потому что ему это не нужно… Да и никому не нужно… кроме нас… Когда я заснула там, за кустами, перед приходом Виклинга, мне приснился сон. Будто я стою в воде, а свет такой ослепительный, что я не могу открыть глаза и не знаю, куда идти. Мне становится страшно, я зову вас… Вы приходите, берете меня на руки, несете к берегу… И говорите: «Вот так мы будем идти вместе… всегда вместе…» Я вспомнила это, как только пришла в себя.

— Анютка, милая, ведь это самое я и хотел сказать вам сейчас!

Он вскочил, безотчетным движением поднял ее на руки вместе с одеялом, привлек к себе и, целуя, понес по комнате. Она казалась ему невесомой.

— Вот так это было, Аня?

— Так… так, Коля!.. Значит — навсегда?

— Навсегда, Анютка!

— И я… навсегда!.. А теперь клади меня обратно на берег. И уходи. Больше нам сегодня ни о чем говорить не нужно. Правда?.. Коля, я счастлива!

— Я тоже, Аня. Спокойной ночи… если это возможно.

Он почти выбежал из комнаты, чувствуя, что ему действительно нужно сейчас побыть одному.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ОНИ ИДУТ ДАЛЬШЕ

Жизнь понемногу налаживалась.

Величайшее счастье, крепко завладевшее всеми ридановцами, творило свои обычные чудеса: приводило в порядок нервы, порождало новые залежи энергии и силы, делало мир прекрасным и немного, будто шутя, путало мысли и дела людей.

Мамаша восстановил прежний порядок в лабораториях, убрал все оборудование, связанное с оживлением Анны. Ридан «прошелся» по институту, устроил несколько совещаний сотрудников, наладил и направил их работу и уже приступил к продолжению своей «градуировки», далеко еще не законченной.

У Николая оказалось немало забот, связанных с выпуском серии новых «ГЧ», приспособленных для оборонных целей. Конструктивные изменения аппарата были прямым следствием того опыта, который Николай приобрел во время операции на маяке Стеншер. Творил он по-прежнему с увлечением и изящной точностью, но в оформлении, в необходимой теперь документации своих новшеств то и дело ошибался, путал… Тут-то и проявлялась «игра» его счастья. Теперь он уже понимал, чем отличается поглощавшая его любовь к Анне от любви к ней всех близких людей…