Газибо - [6]

я проснулся, хотел успокоиться экзерсисами:

не сбылось:

гварнери мой явственно не в духах, не строит:

должно быть, денщик говорит, от сырости,

местность-то, дескать, во мгле вся

72

признаться, я не сторонник поздних гуляний, тем более кавалькад,

ну их, право,

в конце концов ночью, даже на самой потешной войне, лучше спать, чем куражиться,

только что ж мне при этакой-то бессоннице

и во избежание пущей скорби тут было делать, как не будить дударей:

други, ангелы,

отчего бы нам этой тусклой порой не проехать верхами вдоль укреплений противника

и концертом щемящей музыки оного не умилить,

и:

марш-марш заливными некошенными,

марш-марш

73

и покуда, наяривая радецкого, копытили долом,

все обстояло тре бьен,

но едва поскакали увалами и заиграли на память элизе,

подумать, той самой элизе, чья галльская бабка

сначала была приятельницей лакайля, потом клеро,

а после и молодому лаланду голову задурила,

что говорить, неровно дышала мамзель к звездочетам,

так значит, едва заиграли элизе,

туман исчез,

и ночь получилась такая лунная,

словно шопеновский си-минорный нахтштюк,

опус, если не ошибаюсь, двадцать какой-то,

и кончено:

нас обнаружили и:

шрапнелью, шрапнелью,

причем беспощадно, бесцеремонно,

вы помните, старина фагот, нашу нелепую гибель

74

йаволь, капитан,

только что есть нелепость в сравнении с музыкантской бравостью,

каковую мы несомненно явили,

мы все, начиная с вас и отсчитывая от той минуты,

когда, гарцуя перед штабной палаткой, вы задушевно воззвали к нам: шестикрылые, порысили с богом,

и первый же порысили, трубя

75

и, трубя,

мы порысили вослед,

мы рысили и мелодировали во имя отчизны,

за более благородные времена и изящные нравы,

и все это оказалось настолько доблестно,

что, пожалуй, почти не жаль,

что и вас, и нас

паче всякого чаяния

эдак изрешетило

76

увы, господа,

смерть на линии иногда неприглядна,

но я обязан напомнить, что войны наши,

что б там ни бубнили штафирки от бухгалтерии, истинно справедливы,

а главное, обустроены столь гуманно, что, пав,

мы, как словно бы некие фениксы, возрождаемся к вита нуова,

для новых битв

77

к примеру, после этого казуса со шрапнелью

мне сызнова снился тот несуразный сон,

и, ища убежать уныния,

я поспешно очнулся, стремительно оценил обстановку и тут же отдал приказ:

с якорей сниматься,

курс — внешний рейд,

галион неприятеля к абордажу принудить

78

однако едва мы оставили гавань,

канальи открыли шквальный огонь,

и разрывом снаряда нам сразу снесло капитанский мостик,

а лично меня, капитана отнюдь не третьего ранга,

а если без лишней скромности, то к тому моменту

давно уже никакого не капитана, а самого настоящего адмирала,

меня подкинуло в птичью высь и всего при этом

не то чтобы расчленило:

меня разъяло на мелкие дребезги, на микробы,

точней, не всего, а по большей части,

всего за вычетом головы:

та,

я видел это каким-то сторонним зрением,

та,

дико моргая и морщась, верно, от боли,

та покатилась по полубаку и выпала, бедолага, за борт:

ну не конфуз ли

79

и снова мне то видение:

будто вдова моя, моя муха-мухер, крылья в мерзкую крапину,

все на стеклах того ли отдела пособий то сарабанду, то тарантеллу танцует,

а что ж арифметик,

а арифметику хоть бы что,

ибо что ему, в сущности, если начистоту:

счеты — в руки,

и вот уже это не счеты, а род маракас,

и асса, слышится, асса, ай-да-нэ-нэ,

потому что, как точно подмечено где-то у лаперуза,

морские цыганы, которых иные народы в запальчивости

зовут флибустьерами и арифметиками фортуны,

народ плясовой да ласковый, да сердечный,

и бубны сердца их суть, чистые бубны,

когда не червы

80

это подмечено у него в записках на запасном фор-бом-брамселе,

что стоят на столе арифметика обок с гроссбухом

и руководством как стать настоящим учетчиком,

где говорится, что стать настоящим учетчиком может лишь тот,

кто, учитывая существа и вещи,

их тщательно перечисляет

81

пауза

82

голосами людей, тонко чувствующих красоту момента:

смотрите,

конец цитаты совпал с окончанием темноты,

забрезжило,

быстро светает,

и параллельно становится ясно, что об искусстве

и об изящном вообще

уж сказано совершенно довольно,

во всяком случае тут, в нашем гулком многоголосом саду,

в этом изысканно обветшалом газибо

83

позвольте ж откланяться,

как восклицают за одером, чешч,

погодите, вы разве и к нам захаживали, пан матафий,

бродил, ваша милость, бродил, заодно и мову освоил,

звучите просто перфектно, усердие, полагаю, имеете, увлечены,

хоть, казалось бы, что вам, вольному левантийцу, в абракадабре нашей славянской,

а как же, сударь,

желаешь скитаться по-человечески,

чтобы заботу и уваженье тебе оказывали, знай языки:

безъязыкому в горнице не постелят

84

признаться, немного завидую:

вы ведь изгнанник без всяких границ,

а мне

столько лет уж в отечество путь заказан,

и, знаете, словно бы затуманивается оно все больше,

нет четкого разумения, что там теперь да как,

не тревожьтесь, за одером как за одером, пан огиньский,

сиречь, в аккурат, как за бугом:

нивы, с вашего позволенья, печальные, шляхи пыльные,

но зато какая пылкая шляхта,

да и мещанство, в сущности, лихорадит:

у всех воспаление польскости, посполитость речи,

причем, все куда-то спешат, поминутно встречаются, расстаются

и только и слышишь повсюду:

чешч, чешч