Газета Завтра 851 (10 2010) - [21]

     Настоятель Иверского монастыря архимандрит Ефрем, прочитав мой роман, пригласил меня на встречу. У меня был единственный вопрос: есть где-то у меня неточности в изображении церковного мира? Он говорит: я ничего не нашёл. Ещё сказал: "Меня удивило, насколько точно вы изобразили монашескую жизнь Никона. Откуда вы могли это знать?"

     То есть, крестившись, я вошёл в новую реку, это помогло мне выстроить роман.

     Хотя первая книга романа была слабая. Я никак не мог завести себя, и виноват был язык. Я думал: как они должны говорить все? Семнадцатый век. Я полагал, что царь своим языком говорит, бояре другим, купцы третьим, монахи четвёртым. Бился, бился. Лишние герои, затянута первая книга. А потом меня осенило: а ведь они тогда говорили все на одном языке! Другим был мир-то. Язык-то был у всех один. Царь говорил тем же языком, как простой смертный рабичишко.

     И когда у меня эта мысль родилась — все герои у меня зашевелились, задвигались, ожили, все задействовали.

     Но, Саша, если о твоей реке, то в первых твоих романах много было журналистики, внешнего взгляда, гораздо меньше душевного и духовного. С афганской повести "Дворец" уже в тебе заработала душа. Она тебе помогала проникнуть в сокровенную суть простого солдата, офицера. Ты стал задумываться вплотную о смерти, именно о смерти военного человека. А где смерть — там всё обострено: любовь, радость, обыкновенная плотская жизнь — всё ярко.

      Может, солдат не признается, но насколько всё обострено у него внутри! Он ест сейчас кулеш пшенный с мясом, а крикнут: "К бою!"— и всё! Кулеш этот, может, последний. Он не говорил, но внутри всё это жило.

     Повести твои этим чувством насыщены. Это новая твоя река. А как дальше пойдёт, откуда мы знаем?

      А.П. У меня есть знание, что в русской истории русское государство три раза прикоснулось к небу, ощутило свою святость. Первый раз это было при старце Филофее в Спасо-Елиазаровском монастыре, где он впервые обосновал русскую государственность как святую, православную, третьеримскую. Как государственность, которая от Бога, мессианскую государственность.

     Второй раз это было в Новоиерусалимском монастыре, который Никон построил как космодром, куда должно было свершиться Второе Пришествие. Перенёс туда всю топонимику Святой земли, считал, что только русская земля является святой, и только здесь быть Христу. И третий раз это было при Сталине, который одержал мистическую победу и показал, что русское сердце, русское государство — искупительно. Оно приносит страшную Христову жертву и исправляет пути человеческие. Кто такой для тебя Никон?

     В.Л. У меня всё время меняется отношение к нему. Сначала было отношение как к главному раскольнику, который вместе с Алексеем Михайловичем сбил Русь с заповедного пути, в пучину драмы бесконечной столкнул ради честолюбия. Хотя я жалел его как страстного человека и страдающего, потому что невзгод много перенёс в силу характера вспыльчивого, темпераментного.

     А потом думаю, может, он — самый выдающийся человек XVII века. Каждый век в России под каким-то знаком происходит. Если XVII под знаком Никона, то XVIII под знаком Ломоносова, XIX под знаком Пушкина и так далее.

     Никон был наделён бесконечными дарами божественными, талантами во всех областях. За какую бы ни брался, везде он был отличен от всех. Он далеко опередил своё время. И задачи, которые он ставил, были огромны.

     Сейчас если бы появился Никон, было бы хорошо. В данный момент необходим исповедник нравственности. Он церковь хотел поставить во главе государства, как в Иране теперь. При распаде мировой нравственности такие, как Никон, как Хомейни, — просто необходимы, чтобы спастись в этом разгуле сластолюбия и содомии.

     Конечно, он тогда появился не ко времени и затеял такую бучу с царём, из-за этого Россия схлопотала драму бесконечную — раскол. Раскольник — не Аввакум, а раскольники — Никон с царём.

     Потом Пётр. Его не случайно называли исчадием ада, русский народ очень понимал тех, кто руководит им. Сейчас на стрелке Москвы-реки он стоит, до неба рукой касается. Это масонский идол, знак этот говорит о том, что Русь завоевана чужеземцами. И когда смотришь на Путина в кабинете, за ним всегда стоит маленький Пётр. Они без Петра никуда.

     Вся жизнь, с раскола начиная, с начала 17 века, под знаком Петра идёт, под знаком мирового масонства.

      А.П. Пушкин под знаком Петра прожил.

     В.Л. Нет. Ни под каким знаком масона он не жил. Это было баловство. Тогда было модно по-мальчишески. Это была игра такая, а кто и всерьёз. Потом опомнились. Их вовлекали, конечно. Пушкин был настолько гениален, что избежал этой хвори.

     А все власти с Петра не могут избежать этой хвори. Для них бог — это Пётр. Попробуйте его запятнать, уронить.

      А.П. А Сталин?

     В.Л. Сталин — это Сталин. Совсем другая фигура. Пётр поддался русофобии, чужебесию. Он первый, кто пнул церковь под зад. Если Никон хотел поставить церковь во главе государства, то Пётр поставил к собачьей кормушке, унизив, сбросил колокола. Величайшее святотатство и кощунство! Такого ни один раскольник не мог себе позволить. Колокол — это голос Бога. Он колокола свалил, и церковь превратил в контору при царском дворе. Всё! Началась болезнь, хворь тяжёлая.