Газета Завтра 829 (41/2009) - [37]

У Виктора Петровича во всем этом процессе была комическая сторона. Он преображает жизнь и пишет небесную реальность, а у него есть жена Марья Семеновна, которая вроде и умнее его. Первые его читатели-земляки были уверены, что пишет-то именно Марья Семеновна, а Витька только подписывает. Так считали в городе Чусовом. «Это этот-то матерщинник, пьяница, курильщик? И ничего от него не слыхивали, кроме матерщинных слов. Неужели это он все понаписал? Да нет, это Манька… Она образованная, библиотекарем работала…» И все соседи понимали, что Марья Семеновна, конечно, всё написала, а Виктор Петрович подписал. Выпустят книжку бывало, а деньги делят пополам. А потом уже наоборот вышло. Когда Марья Семеновна вступала в Союз писателей, все были уверены, что пишет-то за нее Виктор Петрович, а Марья Семеновна только подписывается. И опять деньги пополам! Таково народное мнение о великих соотечественниках…

И вот Марья Семеновна мало того, что живет с писателем. Она сама по себе тонка, воспитана, прекрасно знает поэзию. Ей, кстати, сейчас без малого восемьдесят девять лет, и она по-прежнему прекрасно помнит и читает любимые стихи… Она жила стихами, она ими спасалась от Виктора Петровича, а от него надо было спасаться. Ведь он был кипящая стихия, жизнь его всего переполняла. Марья Семеновна перепечатывает по тринадцать раз его «Пастуха и пастушку». Она вчитывается, она вслушивается в слово, она делает точные замечания. И потом не выдерживает и однажды пишет свою книжку. Она выпустила ее и принесла Виктору Петровичу. А он в больнице тогда лежал и говорит ей благодушно: «Ну, Маня, когда только успеваешь за мной, дураком, ухаживать с утра до вечера, мои рукописи печатаешь, да еще и сама успела книжку написать. Ну, почитаю, почитаю…»

А больница та через двор была от их дома в Академгородке. О дальнейшем рассказывает Марья Семеновна так: «Вижу, Виктор Петрович идет… И я приготовила улыбку молодой писательницы, которая сейчас должна заслужить определенные похвалы мэтра. Открываю ему робко дверь, а Виктор Петрович как даст мне дверью, я аж отлетела куда-то в сторону. Пролетел в бешенстве мимо меня. В ванной закрылся, вода шумит. Я заискивающим голоском: «Витя, Витя… Белье, полотенчико чистое на ручки двери висит». За дверью - молчок. Отошла и на всякий случай заперлась. Сижу ни жива ни мертва в своей комнатке. И вдруг дверь распахивается и летит моя книжка на пол. Летит вверх тормашками, теряя страницы и обложку. Кричит мне:

- За этот иудин труд ты еще и сребреники получила? Скупить весь тираж и сжечь!

- Витя, там все правда!

Но он уже не слышал. Дверью хлопнул - и штукатурка с потолка повалилась!»

Да ведь точно, всю правду написала Марья Семеновна! Он-то описывал эту же жизнь, ту же самую до звуков, до вдохов, но он писал ее как художник, а она написала хорошо и трогательно правду. И фундаменты всех сочинений Виктора Петровича зашатались… Кто бы сличил два этих сочинения и воскликнул: «А, Витька! Во, оказывается, в жизни как было, а он-то тут нам, извините, впаривает».

На этом семейном примере ярче всего видно, что есть так называемая правда жизни и что есть преображенная правда, небесная правда, которая правдивее, как это ни странно, правды реальной. Она совершеннее, точнее и естественнее и честнее. И вовсе не взревновал жену к писательской славе Виктор Петрович! Его сердце художника было оскорблено. Не то, что она кого-то в своей книге разоблачила или задела. Его оскорбило непонимание. «Ты столько лет живешь рядом со мной, Маня, а не поняла, что к чему…» Переписка таит в себе много всяких историй и откровений. Увы, мы пока не научились ее издавать. Мы как-то неправильно, нехорошо это делаем.

«ЗАВТРА». А как тогда правильно?

В.К. Видя эту стремительность времени, ощущаешь забвение, которое налетает, как вихрь, на Россию. И вычеркивает, вычеркивает, вычеркивает. И только успеть бы сказать, прокричать нечто на этом великом ветру и, может быть, одно слово какое-то зацепится, удержится.

Может быть, Господь нас научит этим хаосом сегодняшнего времени, этой пеной суетной цветной литературы. И мы догадаемся о том, что есть по-настоящему литература. Как к ней надо относиться. И начнем печатать ее иначе. Начнем издавать книжки как-то совершенно по-новому. Вглядываясь в сам механизм издания. Вслушиваясь, как рождается текст. Приникая к биению этого тишайшего пульса. Вникая в таинство его рождения. Обласкивая его глазами.

Всюду Господня забота о нас. Как вышло с Саввой Васильевичем Ямщиковым! Господь, видя, что мы, в сущности, плохо понимаем ситуацию, кладет Савву на одну ночь на отпевальное пушкинское место в храме Святогорского монастыря. Господь дает нам почитать над ним неусыпаемую псалтырь. И чтобы мы поняли, кто мы такие, он хоронит его рядом с Семеном Степановичем Гейченко, другим делателем русской культуры. И только тогда мы понимаем, что культура есть целостное тело. Господь делает это, чтобы мы не валялись как попало, а слышали этот закон мироздания.

Дорогие, замечательные мгновения переписки с Валентином Григорьевичем Распутиным. Когда ты понимаешь - у него остановка мгновенная, и уже ничего не хочется ему делать. Кажется, навсегда перо его из рук выпадает. Но ты видишь, как постепенно он его поднимает. И вот робко начинает складываться новое творение. Тихонько, почти на цыпочках, двигается слово за словом. И вот они постепенно начинают складываться, звучать, жить.