Газета Завтра 828 (40/2009) - [35]

Закономерно, что презентация альбома прошла без привычного набора действий - настоящие легенды обходятся без шаблонов, даже в такой мелочи, как раздача автографов. Девушке, которая попросила расписаться на книге, выпущенной где-то в Свердловской области, поставили не стандартный росчерк, а нарисовали кота, практически автопортрет автора текстов. Никто из участниц группы не взял в руки микрофон, из динамиков не звучали мелодии с диска, все выступления состояли из друзей и поклонников группы, и не с воспоминаниями, но с ретроспективой, взглядом в будущее.

Лидер культовой группы "Соломенные Еноты" не пел, а дружески потрепал по плечу Вильяма Шекспира, привнеся свою интерпретацию в монолог Гамлета. Незачем попадать в тупиковую колею Артемия Троицкого, услышавшего композиции "Енотов" на днях или раньше, и поведавшего о таком открытии своим читателям в книге о (sic!) группе "Кино". Музыкальные критики не произносили долгих речей, а исполнили полонез Огинского на расчёске. И конечно, была исполнена балетная партия, которая порадовала бы старика Кокто, и привела бы в ярость офисный планктон, воспитанный на фильмах Эльдара Рязанова и практически не изменившийся с тех времён, даже приобщившись к словам "перформанс" и "инсталляция".

Да, "Лайда" не шла на поводу у пресловутого "общества спектакля", но сама формировала "общество балета", что и продемонстрировала феерия по мотивам долгожданного альбома "Весна в Париже". Такие вот настоящие "Русские сезоны", от которых можно ожидать новых открытий. "Весна" может стать и "пекинской оперой" с вокалом Оксаны Григоренко, и обернуться плавным переходом к видеоряду, готовому для "фестиваля экологических фильмов". Как элегично заметил Борис Рудкин в адрес одного режиссёра: "Кто он такой? Для меня Настя звезда".

Как не посмотрев фильм "Гилда" - не понять коллизии эпоса "Дзифт", так не прослушав "Лайду" - сложно объять полноту окружающей действительности, в которой всё не так, как на самом деле. Не случайно большим поклонником группы "Лайда" является создатель теории иерархических катастроф Артур Беляев. Песни "Лайды" действительно способствуют разрушению иерархий и обустройству уютных разгромов.

Андрей Фефелов ТРИ КИТА РУКАВИШНИКОВА

Его московская мастерская напоминает английский двуxпалубный бриг, чуть затопленный в заболоченном рукаве бурной многошумной реки, имя которой - Новый Арбат.

Спрятанный за бетонными мастодонтами небоскребов тесный, узкий дворик шелестит вчерашней листвой, и в его интимных, заросших зонах тихонько прозябают бронзовые персонажи литературы и истории. Все это часть каких-то крупных, затейных, сложных, но не реализованных до конца проектов: к примеру, расколотый мир удивительных булгаковских персонажей или вот этот возлежащий на кушетке мечтательный Пушкин… Все эти странные разновеликие создания, хоть и мокнут порой под дождем, но не кажутся брошенными и несчастными. Напротив, между ними, очевидно, идет какой-то беспрерывный, веселый и живой разговор, неразличимый только по причине интенсивного автомобильного движения, рычащей неподалеку улицы.

Сам капитан брига, по виду пират, корсар, буканьер - будь в этом хоть какая-то необходимость, убивший бы кулаком быка - смотрит приветливо, хитровато, с толикой глубоко спрятанной в душе непонятной меланхолии. Тонкая, сокрытая от большинства глаз горечь, еле заметным фоном сопутствует всем его шуткам, замечаниям, сентенциям. Именно эта незримая радиация, уровень которой не спадает во время всего разговора, создает особенный какой-то объем личности этого человека. Без этого неуловимого голографического объема вряд ли можно было догадаться, что перед тобой сидит художник. Слишком уж здравы и спокойны его суждения. И не было в них священного безумия…

Этот летний вечер в мастерской Александра Рукавишникова кувырком унесся в прошлое, оставив в памяти вспышки мимолетных впечатлений, отдельные фрагменты длинного и многошумного разговора. Компания, которую принимал радушный хозяин, для такой беседы была самая подходящая: чего только стоит страстный наш "газетный Микеланджело" Геннадий Животов или остроумный рассказчик Сергей Шаров, художник и архитектор, соавтор многих известных памятников Александра Рукавишникова. Как всегда, разговор скользил с Севра на Юг, с Запада на Восток.

С простодушной досадой Рукавишников рассказывал, как незадачливые легковесные критики глумятся над его произведениями, придумывая им неподобные прозвища.

- Но, - возражали мы, - памятники в городе, как любые новые предметы на старых привычных пустых местах, травмируют и раздражают многих. Именно монументы есть самая близкая и доступная мишень для всякого сноба. Известно, с каким афронтом некоторые лица приняли работу Опекушина - ныне любимейший для москвичей памятник Пушкину. Неприятие - первый рефлекс толпы. Только потом, с привычкой, приходит радость при встрече, наслаждение замыслом и формой. Ведь со временем само пространство города будто подстраивается под новый объект. Интенсивная городская среда обволакивает, всасывает возникающие в ней явления и артефакты.