Газета Завтра 810 (22/2009) - [16]

Это были авангардные книги, которые не исчезали, не рассасывались и не пропадали втуне, а становились шаровыми молниями, источниками энергии, с помощью которых запускались огромные идеологические и мировоззренческие процессы.

Советский строй завершался тоже книгами. Появилась целая группа "перестроечных" романов, которые использовались Яковлевым, Горбачевым для того, чтобы закрыть Советы. Это "Белые одежды" Дудинцева, "Печальный детектив" Астафьева, "Пожар" Распутина, "Дети Арбата" Рыбакова. Эти книги стали опущенными знаменами советского времени. Их запускали в читающую публику. Страна ведь была читающей, книга очень высоко ценилась, она была не развлечением, а интеллектуальным оружием, и эти организационные оружейные системы книг, запущенные в советское общество, вызывали там колоссальные разрушения. То есть независимо от того: направлены они на созидание или на разрушение, - книги были в советское время огромной силой, гигантским оружием.

Мне кажется, затем книга перестала быть инструментом, который был важен власти, элитам, культуре в целом. Потому что сама культура, литературная среда была резко отодвинута, деполитизирована, между нею и властью образовался очень мощный и всё расширяющийся зазор. И писатели на протяжении последних 15-20 лет влачили жалкое существование. Потому что сколь угодно прекрасная или значительная книга, вырванная из культурной социодинамики, из идеологического, социального контекста общества, перестаёт быть частью культуры, пребы-вая одиночным знаком, всплеском, воплем.

Я понимаю, что моя новая книга не изменит политических координат в нашем обществе. Но мне кажется, она в состоянии хотя бы на несколько градусов сместить полюса, потому что я старался запустить в неё энергии текущего дня, трансформировать их в метафору, в художественные образы, и таким образом резко усилить эти энергии.

Я всегда занимался государством. Для меня государственная идея была и остается родом религии (не исключая и не заменяя религию как таковую). И мне всегда казалось, что государство, власть и властители - будь то президенты, цари, вожди - только тогда отвечают велениям русской истории, если они - помазанники, если у власти есть вертикаль, если власть не только политологична, политична или политтехнологична. Какие бы политтехнологии ни запускались: кровавые или мягкие, - но если у власти нет истинной вертикали, если она не связана с Небом, с высшими смыслами, если её не пронизывает абсолютно обязательный для России дух небесных сил, небесного покровительства, небесного смысла, который делает эту власть непобедимой, несокрушимой, помогает ей решать свои земные двухмерные дела и задачи, - всё бесполезно. Если этот дух не пронизывает кремлевские купола и стены, если власть оказывается закупоренной в свои политические задачи, - тогда, мне кажется, эта власть обречена. Обречена в очередной раз утащить вместе с собой в "черную дыру" всю остальную страну."

В связи с темой обсуждения Сергей Кургинян раскрыл перед собравшейся аудиторией своё видение творческого пути автора романа "Виртуоз" и собственного творческого пути. По его мнению, уже с середины 60-х годов Александр ПРОХАНОВ в каком-то смысле находился в эпицентре брежневской реальности, был в симбиозе с нею, чувствовал её как абсолютно комфортную для себя, "свою", дозированно встраивая в свое мировидение то, что выходило за пределы официального "мейнстрима". Это объяснимо. Брежневская реальность была слишком благополучна и потому скучна. А Проханов всегда рвался к экзистенциальным аспектам реальности: мистика, бабочки, неожиданные метафизические предчувствия…

Констатация симбиоза Проханова с той реальностью не означает, что он был членом ЦК КПСС или секретарем Союза писателей. А также Героем Социалистического Труда и так далее. Он был беспартийным, далеко не самым комплиментарным. Но, во-первых, он мог при желании оказаться в высшей лиге творческого истеблишмента, став и секретарем Союза писателей, и Героем Соцтруда. Во-вторых, понятия "симбиоз с реальностью", "нахождение в ее эпицентре" не сводятся к социальной востребованости (изданию романов, командировкам за рубеж, в "горячие точки"), хотя и предполагают оное. Но у других и командировок было в сто раз больше, чем у Проханова, и ездили они в более "лакомые" места, однако симбиоза не было. А у Проханова он был. И это определило стиль его ранней прозы.

Сравнив себя с Прохановым, Кургинян констатировал, что у него самого никакого симбиоза с брежневской реальностью не было, в эпицентре ее он себя не чувствовал, испытывая острую смесь скуки и отвращения. Предметом же любви был хоть и остаточный, но существовавший красный высокий смысл - и некий постиндустриальный "побег" на теле этой в целом чуждой реальности.

Переходя от самоощущения Проханова к его творчеству, Кургинян зафикисировал, что в тот "ранний" период Проханов был по своему творческому методу реалистом. Если пользоваться метафорой Маяковского, предполагающей, что искусство связано с реальностью или по принципу зеркала, или по принципу увеличительного стекла, то Проханов на этом этапе реализовывал по преимуществу принцип зеркала.