Газета Завтра 778 (42 2008) - [37]

"В Капотне становится понятным, каким будет наш Третий Рим. Твердыня Капотненского нефтеперерабатывающего завода с Николо-Угрешским монастырем в центре. Под доносящиеся из-за стен рев механизмов, стук отбойных молотков и прочей машинерии мерно бьет благовест и грозно поет братский хор".

Когда "музыка уже не лечит душу, а только усыпляет пассажиров общественного транспорта" "Гаммадион" демонстрирует категоричность высказывания, устраивает на слушателя настоящую ментальную атаку. "Гаммадион" — борьба с тем явлением, о котором западные философы начала ХХ века писали "смерть Духа". Да, на своём локальном андеграундном участке, но так, чтобы можно было смело смотреть в глаза Вечности.

Для восприятия тем "Гаммадиона" требуется особая оптика. Не все могут в обглоданном остове исторической России узреть "сакральные просторы Руси". "Я просто обращаю внимание на тот тонкий момент, что следует искать Истины Божьей в невидимых знаках, которые встречаются вокруг, увы, человек их или не всегда замечает, или просто не хочет замечать", — поясняет Омельченко.

Как-то Николая привели на прослушивание к ныне покойному Алексею Дидурову, некогда видному держателю андеграундных широт. Дидуров, всегда откровенный на оценки творчества, хвалебные или уничижительные, но независимо от выражаемой позиции, внезапно "наехал" на Омельченко мировоззренчески — мол, не было никакой Святой Руси, выдумки это всё, не о том поёте. Подозреваю, что от расправы поэта и культуртрегера тогда спасло лишь уважение к годам и хозяйскому статусу.

Действительно, Святую Русь "предъявить" сложно. Мистический патриотизм равно непонятен бытоулучшателям и прогрессистам. Омельченко — не из тех монархистов, кто, поясняя величие монархической идеи, басят что-то про высокий процент вывозимого хлеба при царе-батюшке. Хотя как профессиональный историк фактурой он владеет хорошо.

Но объёмное зрение важно для человека, который размышляет о русском мире, его истории и географии. Это и отличает художников от грамотных ремесленников. Тут не обойтись без экзальтации, перехлёста, рьяных выводов.

Забавный штрих: даже имя-фамилия лидера "Гаммадиона" мистически нагружены. Имя в честь одного из самых почитаемых на Руси святых, Божьего угодника. Фамилия от омелы; редко какое растение обладает столь выдающимся мифологическим фоном. У кельтов омела олицетворяла знак исцеления и развития духа. По некоторым преданиям, именно из омелы был изготовлен Крест Страстей Христовых.

Внешняя неуступчивость, даже упрямство Омельченко оборотной стороной имеет как раз способность всё воспринимать по совести. Наблюдая Николая больше десяти лет, могу с уверенностью сказать, что у него крайне развита саморефлексия, ему совершенно чужд сытый внутренний покой.

В консервативно-патриотическом пуле, традиционно апеллируя к вечным категориям, порой забывают, что это не удобные и красивые ярлыки, их необходимо по-настоящему пережить. И если уж заявил о своей присяге, то держаться до последнего. Ибо честь — это верность.

Посему когда мобильность современного мира проявляется совсем уж беспардонно, таких, как Омельченко, неизбежно влечёт в круги фундаменталистов, вплоть до катакомбников, тех, кто знают, что в пластмассовом мире порой необходимо, как писал поэт, "быть деревянным".

"Сакральные просторы Руси" — по ту сторону компромиссов, политики, системы. В выкликании эона Большой политики. В ожидании эры России.

Ветер с востока континентальный

Звездная вьюга, синий покой.

На кресте колокольном ворон печальный,

Остальные двое в земле сырой.

И тонкий глас пространство наполнит,

Странная власть исчезнет с земли,

Поздно будет бежать или плакать —

Это — сакральные просторы Руси!!!

Василина Орлова АПОСТРОФ

Наталья РОСТОВА. Человек обратной перспективы (Опыт философского осмысления феномена юродства Христа ради) / Под ред. проф. Ф.И. Гиренка. — М.: МГИУ, 2008. — 140 с. — (Серия "Современная русская философия", N1).

Книга Натальи Ростовой "Человек обратной перспективы" вышла первой, а, следовательно, и камертоном в серии философских книг, задуманной, судя по всему, как отсылающая к юродству не только непосредственно-содержательно, но и по заявляемой задаче: во всяком случае, провозглашается, что философию давно пора лишить ее непрозрачного языка, вернуть ему простоту и ясность. Запутанным языком нынче философия или то, что прикидывается таковым, шифрует свои мнимые достижения, отказываясь говорить о серьезном с теми, кто не овладел необходимым, по мнению буквоедов, тезаурусом. Требовал ли предварительной подготовки Христос от своих учеников, чтобы разъяснить им те простые и до сих пор нами не постигнутые истины, которые доступны младенцам и утаены от мудрых и разумных?

Книга Натальи Ростовой в этом смысле — удачный пример совмещения простоты высказывания со сложностью предмета. Оказывается, такое явление русской культуры, как юродство, у нас толком и не изучено. Не введено в поле философского рассмотрения, не осмыслено, не проговорено и остается темным даже то, что вообще можно о нем помыслить. Нет, конечно, исследования производились. Но — в основном, с апологетических позиций (труды священника Иоанна Ковалевского, иеромонаха Алексия (Кузнецова), либо с позиций критических, трактующих юродство как особый социальный инструмент церкви, применяемый для оболванивания народных масс. Кто только не писал о юродстве. А единственный собственно философский трактат — гностическое эссе мыслительницы Серебряного века Евгении Герцык "О путях", и едва ли не единственный научный, историко-культурологический труд — трактующий юродство исходя из заявленных позиций "Смех в древней Руси" Д.С. Лихачева, А.М. Панченко, Н.В. Пронырко, труд в высшей степени достойный, снабженный надлежащим академическим аппаратом и следующий лучшим традициям Бахтина, но обнаруживающий слишком западную парадигму мышления отечественных исследователей, склонных скорее уравнивать юродивого и шута, чем видеть в юродстве тот совершенно отдельный пласт русской культуры, которым он является. Если конкретизировать этот взгляд, окажется, что юродивый, по мнению наших ученых, невозможен без зрителей, юродивый — обличитель пороков общества, он часто — средневековый сатирик, остающийся безнаказанным постольку, поскольку развлекает публику.