Газета Завтра 602 (23 2005) - [38]

Любовь Лебедева, самая молодая из моих собеседников, поэтическое движение "Послушайте".

И самое ужасное, что я, как бандерлог под шипение,

Впадаю в транс и урчу, когда гладят по шерстке, примериваясь.

Но внутренний счетчик, как у бдительного таксиста, отстукивает пеню:

Оставшиеся минуты жизни моей Римской империи.

В Питере человек предпочитает приехать домой, поесть и лечь спать. И у меня бывают приступы лени, когда мне хочется поехать домой и лечь. Хочется покоя, но после недельки-двух отдыха я возвращаюсь в тусовку, потому что в ней нуждаюсь. А что касается бывших моих одноклассников, однокурсников, если это девушки, они "обабливаются", если мужчины, то они матереют. Происходит процесс деградации личности, и как раз в моём возрасте, в 19 лет. Куча людей в метро читают Донцову, у людей очень низкий культурный уровень, есть отдельные индивиды, но это исключения из правила. Я хочу быть лучше, хочу быть пассионарием.

Была сказочка про двух лягушек, которые попали в кувшин с молоком, люди делятся на этих двух лягушек — одни месят молоко, другие нет. Молоком является жизнь, потому что в любом случае эти две лягушки должны умереть, просто кто-то хочет прожить ярко и чтобы было, что вспомнить, а кто-то всё равно понимает, что смерть неотвратима и незачем рыпаться. Кому-то что-то хочется изменить, включить своё имя в анналы истории, найти собственную любовь, помочь человечеству. Я отношусь к тем лягушкам, которые бултыхаются в этом молоке. Это не стремление к славе, просто хочется самовыражаться и быть понятой. Я хочу, чтобы у меня была пара-тройка постоянных читателей, для которых я бы писала.

Я плохой аналитик, а в своих стихах я прозреваю то, что как человек увидеть не могу. Поэт — это немножко провидец, он должен быть больным. Поэт это юродивый, к юродивым на Руси всегда с сожалением относились и с любовью.

Слово — это божественная сущность, это сгусток энергии, и когда мысль материализуется в слова, возникает не в подсознании, а звучит, то она имеет вес и силу, произнесённая, она разрушительна… или созидательна, это зависит от того, что высказано. Я к словам очень трепетно отношусь, я считаю, что в Слове Бог. Слово для меня всегда с заглавной буквы.

Томми (Ирина Каширина), уличный музыкант.

Вот это судьба —

Как же я до безумия рад вам

Вот это весна

По траве да босою ногой

Завидуйте мне,

Те кто кланялся перьям и бантам

Желаю и вам хоть немножечко жизни другой.

У нас только в нескольких кабаках могут не петь то, что клиент с пьяной рожей заказывает. На улице я могу сказать: "Парень, ты можешь, конечно, свалить — но я буду петь то, что тебе надо слышать". Это терапия на грани с хирургией. Для меня артист не лицедейство, а образ жизни, призвание.

Если я выхожу на улицу, я как встаю на свою вахту. Придёт к тебе человек — музыкант, неформал, гопник, карманник, и произойдёт какой-то разговор, случай. И как ответ возникает песня.

Иные говорят — бездомные, бомжи… Никогда. Странники — да. Человек улицы в том ракурсе, в каком я это вижу — это человек крепкий, человек с сердцем, человек, который сильно верит и обязательно несёт что-то. На улице ещё не каждый достоин работать. Если у тебя нет достоинства, ты позоришь звание уличника. Ты несёшь что-то своей музыкой, своим поведением. А если ты существуешь на улице только, чтобы квасить, за пиво поёшь, каждый потом тебе в морду плюнет. Менестрель — это человек с гитарой, с мечом, — я занимаюсь фехтованием — на лошади, который умел делать всё, быстро передвигался от замка к замку. Не было же телевизора, он был ходячей газетой, передавал песнями вести о войне, о мире, перевозил новую песню из города в город, нёс что-то доброе.

Однажды нас заслушались два фаната-зенитовца. Я смотрю на них — и мне поются, я сердцем чувствую, что человек пашет мотором, воспринимает сердцем, что у меня с ним идёт общая работа, мне не остановиться, всё чётко. Они дослушали, а потом один, кепка набекрень, синий шарф, сказал: "А вы понимаете, что вы не вписываетесь? Я вот стою пьяный, город стоит косой. Так всё плохо, а вы нам тут про рыцарские миры, понимаете ли…" Я говорю: "Ребят, вы слушали?" "Да". "Вы поняли?" "Да". "Значит, это надо".

Я знаю, что происходит у меня в сердце или у моих друзей. Я вижу кучу гопников, но я вижу и уникальных людей, которых будешь стараться и не найдёшь, и грех не спеть об этом.

Время катится над Невой, земным шаром, кажется, скоро настанет момент, когда станет ясно: сохранится ли русская речь и русское слово. Каждый сделает выбор, с кем он, и как бы не было порой больно, мы надеемся, что наш читатель выберет жизнь и свой долг перед Россией.

СОЗИДАЮЩИЕ

СОЗИДАЮЩИЕ

Савва Ямщиков

Савва Ямщиков

СОЗИДАЮЩИЕ

Моя работа в основном сконцентрирована в срединной Руси. И хотя Псков, Новгород, Петрозаводск, Вологду, Ярославль можно считать городами северными, я, не обижаясь на судьбу, всегда жалел, что о Сибири знаю в основном понаслышке, прекрасно понимая, чтo такое этот край для нашего государства. Но однажды мне повезло: лет двадцать назад, снимая для Центрального телевидения фильм о Сурикове, я в места сибирские попал и с сибиряками познакомился. Прежде всего, конечно, мы снимали на родине Василия Ивановича в Красноярском доме-музее. Потом были в Иркутске. Здесь я встретился со своим другом Валентином Григорьевичем Распутиным, и мы записали его замечательные размышления о Сурикове. Поездив с Валентином Григорьевичем по байкальским местам, я понял, что Сибирь — это огромнейшее пространство с потрясающими богатствами, могучими лесами, реками, озерами.