Газета Завтра 521 (46 2003) - [23]

— Здесь еще не самые крупные

Яблоки были розовые в крапинку, словно к пасхе раскрашенные, и те, что на солнце, казались даже прозрачными с боков, а в тени листьев мерцали внутренним светом точно так же, как несущиеся по ветру над монастырем облака — цельные, упругие, то и дело закрывающие солнце.

Стая галок опустилась с высоты и черной тучей понеслась бреющим полетом между березами — это монахи, ведомые молодым улыбчивым настоятелем, двинулись от братского корпуса к храму.

— На молебен! На молебен! — разнесся шепот по толпе.

Касаткин схватил сына за руку и поволок наперерез монашеской братии.

Люди на паперти разделились по линии прохода служителей, отступили, расширяя проход, уплотнились. Не удалось Олегу Андреевичу оказаться в первых рядах. Он подхватил сынишку и усадил враскорячку себе на шею.

— Вон твой брат! — блаженно, томно улыбаясь словно поклонник, очарованный кинозвездой, с придыханием выговорил Олег Андреевич. — Вон, вон Витя. Видишь? Третий с краю. С бородой. Волосы хвостиком.

— Папочка, они все с бородой!

— У него рыжая борода, видишь?

— Какой он старый! — воскликнул мальчик.

— Тоже мне старого нашел! Ему всего-то тридцать. Это я старый. А он вполне еще молодой.

— А почему у него рыжая борода, а у тебя черная?

— Его мама рыжая.

— А моя — русая. И я — русый, — рассуждал мальчик, раскачиваясь на отцовской шее.

— Помаши ему ручкой, Петечка.

Мальчик неуверенно исполнил просьбу, а Олег Андреевич крикнул:

— Отец Михаил!

Высокий, худой монах в черном подряснике с широким кожаным ремнем оглянулся на зов, и узнав отца, сначала побледнел, а затем расплылся совсем не в иноческой улыбке. В следующий миг благочинность взяла верх, он овладел собой, огладил оранжевую бороду и, скрываясь в церковных вратах, шевельнул губами в молитвенном присловии.

В давке на входе не обошлось без сдержанной перебранки и ядовитого шипения, вызванных чрезмерной активностью Олега Андреевича, толкающего сынишку перед собой тараном.

На этот раз он достиг цели — встал в первом ряду у барьера левого клироса, за которым выстраивались в хоре певчие и среди них отец Михаил или просто Витя.

Ветеран-химик покашливал в кулак, незаметно исподлобья стрелял глазами в сторону старшего сына. Осваивал его облик, обегал взглядом всю костлявую фигуру, каждый раз начиная с его глаз и скул, как от точки отсчета некой математической величины, от единственной конфигурации, не изменившейся за десть лет. Отметил Олег Андреевич, что сын стал выше и ссутулился. Пальцы у него между суставами истончились , а ногти, вечно обгрызенные в юности, теперь были даже чрезмерно длинны.

Словно вовсе и не бывалый монах, а экскурсант, он, перебирая четки, оглядывал храм, задирал голову или вдруг склонял долу — старался не попасть на глаза отца.

Им обоим стало легче, когда батюшка вышел из левого крыла, встал спиной к пастве и певчие начали негромко: "Помощник и покровитель, бысть ми во спасении"...

Когда пришло время вступать басам и Олег Андреевич услыхал голос в хоре сына — звучный, здоровый, рокочущий: "Господи, помилуй нас", то сладостно перекрестился несколько раз кряду и освобожденно вздохнул будто объяснился с сыном в долгой и обстоятельной беседе.

Не виделись они десять лет. Все это время от Виктора не было ни писем, ни звонков. Он исчез, пропал без вести. Сгинул. И хотя Олегу Андреевичу о смерти сына не свидетельствовали ни вещие сны, ни предчувствия, все-таки случались минуты, когда он почти верил, что его нет на свете. Он даже иногда видел отчетливо, представлял его мертвым, расстрелянным из автомата, истерзанным и не ужасался этим видениям. Другое убийство тяготило Олега Андреевича, — совершенное этой тонкой, артистической рукой сына, после чего "мальчик" и ударился в бега. Из дамского пистолета Виктор убил банкира, жене которого помогал в аранжировке ее песен как прекрасный музыкант, второкурсник консерватории — подрабатывал в частной студии звукозаписи. Влюбился в эту поющую банкиршу, которая как-то нелепо, глупо столкнула лбами двух мужиков. В пылу альковной битвы Виктор выхватил из сумочки банкирши браунинг и выстрелил. Так рассказал следователь, приходивший к Олегу Андреевичу с расспросами о сыне, заявленном в розыск по всей стране. Полгода время от времени наведывался затем еще участковый по душу "Виктора Олеговича". Потом и он канул в небыль.

Прошли годы, и вот нынче осенью на Успенье вдруг раздался телефонный звонок в кабинете Олега Андреевича на химкомбинате и послышалось давно забытое: "Папа?"

"Так вот, значит, кто его укрыл от людского суда — братия монашеская, — думал Олег Андреевич крестясь, подпевая и оглядывая теперешних товарищей сына, совсем не похожих на тех, с какими он водился до рокового события. — И все эти десять лет, значит, мальчик грех свой отмаливал. Совсем извелся в постах и молитвах. Теперь один у него отец — небесный. У меня с воспитанием не вышло, не уберег, — теперешний его отец, слава Богу, не ошибется, проведет по этой жизни".

Все отраднее думалось Олегу Андреевичу.

"Что же, что монах? Это для совкового сознания — странно и непонятно. А если по истории Руси — дело обычное. В монастыре и карьеру можно сделать по службе, и в богословии совершенствоваться до всех возможных степеней. Это ли не счастье— жить вдали от мирской суеты, и самым главным жить — мыслью о грешном и вечном. А мы с Петечкой его навещать станем".