Газета Завтра 504 (29 2003) - [21]

На войне командиры более свободные. Я это знаю еще по полку, по принятию решений знаю. Тебя там могут снять только за то, что ты не выполнил задачу, а не за то, что ты вправо или влево сдвинулся. Командир дивизии, он настолько самостоятельным был, что это даже сложно представить сегодня. Он был почти бог для своих 20 километров. Ты ещё попробуй до него доберись! Особенно, когда бои в окружении вели, или в обороне. Тут главное одно — держишь позиции, не отступил — молодец! А как, какими силами, за счёт чего — одному тебе ведомо. Поэтому был очень большой простор для всякого рода задумок, инициативы. Помню, когда кончилась война, и я попал в академию Фрунзе учиться, то, когда преподаватели рассказывали нам о тех или иных тактических приёмах, я иногда думал: "Смотри, а я это уже делал!". Делал там, на войне, на фронте, сам, без всякой академии.

В.Ш. Сколько приходилось на передовой находиться? Были ли нормы пребывания на передовой у наших? В каких случаях дивизию отправляли в тыл на пополнение?

М.Т. Каких-то чётких сроков здесь не было. Нашу дивизию, после того как она начала войну, только в сентябре 42-го первый раз отправили на переформирование. Это больше, чем через год. И всё это время она была на передовой, но пополнялась постоянно. Дивизия, она ведь не всё время была в наступлении или в обороне. Постоянное чередование было. В зависимости от планов. Планируется, к примеру, на этом участке наступление и здесь же обороняющиеся дивизии начинают ускоренно пополняться личным составом, техникой, и вооружением. Вот перед Курской битвой, я помню, дивизии были в 3-4 тысячи штыков, и за три-четыре месяца были пополнены до 7-8 тысячного состава, а на главных направлениях даже да 8-9 тысячного. Потому, что боёв больших не было. И мы, и немцы стояли в обороне, пополнялись.

В.Ш. Можете ли припомнить ситуации на войне, когда приходилось принимать нестандартные решения?

М.Т. Были и нестандартные решения. Я вспоминаю, во время Ржевской операции было наступление, я был заместителем командира полка. И полк вроде продвигался успешно, вроде всё нормально. А у меня был небольшой резерв под руками на всякий случай. Пулемётный взвод. Я пришел в свой фланговый батальон с этим резервом. И в это время вдруг началась немецкая контратака. Они ударили во фланг соседям. Я смотрю, командир батальона соседнего полка обезумевший бежит, за ним весь батальон — человек 100. Бегут. Ничего не соображают. Я попытался привести этого комбата в чувство, приказал ему остановить батальон, но он только орал: "Я тебя шлёпну!". Вырывался, размахивал пистолетом. Такой уже чокнутый был. И вот какое решение принимать? Я имел полное право выставить 8 своих пулемётов и этот батальон бегущий расстрелять. И был бы прав, но я принял решение пропустить эту бегущую толпу через наши боевые порядки. Всё равно их с ходу в себя не приведёшь — только время потеряешь и демаскируешь себя. И мы их пропустили, а как немцы появились, так мы их так восемью пулемётами причесали, что их как корова языком слизала. Рассеяли мы их и восстановили позиции. А потом оказалось, что против этого побежавшего батальона была лишь небольшая группа немцев. Просто они зашли с тыла, и началась паника. Ну, потом этого командира судили. В штрафбат отправили.

В.Ш. Насколько чувствовалась на войне авиация, своя и чужая?

М.Т. На первых порах немецкая авиация давила нас очень сильно. Весь июль-август 41-го, пока мы отходили, нас очень сильно бомбили. Своей авиации я почти не помню тогда. Нас почти не прикрывали. Особенно, конечно, нам доставалось от бомбардировочной авиации и штурмовиков. Очень сильно нас бомбили в ходе Ржевской операции летом 42-го. Мы тогда наступали буквально каждый день. И не понимали, почему мы каждый день наступаем. Уже в полках почти ничего не остается, а мы каждый день артподготовку проводим, и вперёд в атаку. Только после войны я узнал, что, оказывается, задача тогда была в том, чтобы не допустить снятия отсюда и отправки под Сталинград немецких дивизий.

Это был август 42-го года. Вообще, Ржевская операция отличается от других огромными потерями. До сих пор в районе Ржева каждый год ребята в летний период собирают останки наших солдат. Я вот являюсь почетным гражданином города Зубцова, который в районе Ржева. В 16-ти километрах от Ржева этот город, который я, будучи уже в роли заместителя командира 142-го стрелкового полка, освобождал. Огромные потери были. И мы тогда не понимали, зачем мы бьёмся об эту стену…

Так вот, что немцы делали? В восемь часов утра прилетало десятка два бомбардировщиков и начинали всё смешивать с землёй. Немцы буквально прижимали нас к земле и заставляли зарываться в землю. И причем так почти в течение всего дня. Наша артподготовка, атака, бомбёжка. Но немцы пунктуальный народ, они где-то с часа до двух делали перерыв, если мне память не изменяет. Обедали. Ну и мы в это время тоже обедали. Они, значит, не бомбили, а мы в это время, значит, пополняли материальные ресурсы.

Своих самолётов тогда почти не видели. Я помню командира эскадрильи там же, под Ржевом. Сидела у нас в тылу наша эскадрилья, а ребята были летчики — одна молодёжь. Они были очень неопытные, только закончили ускоренные курсы. Летать они могли, а воевать пока еще не очень. Опыта не было никакого. И иногда приходилось наблюдать такие картины, когда два "мессера" атакуют нашу шестерку, а то и восьмерку. Смотришь, одного сбили нашего, другого, третьего, а остальные — врассыпную и ушли потом по сторонам. Это уже в сорок втором. А дальше сорок третий. Здесь уже авиацию мы свою увидели. Стали штурмовики наши появляться. Немцы очень их боялись. Те над самыми головами ходили, смешивали всё с землёй, и сбить их очень трудно было. Бывало, немцы по ним из всего, что только есть палят, а смотришь обратно все возвращаются без потерь. Истребители стали нас лучше прикрывать. Немцев стало меньше. А уж о 44-м не говорю и 45-м. Другая картина совершенно, потому что мы уже превосходили и численно и не уступали по качеству. Почти постоянно над нами барражировали наши истребители. Немцы изредка появлялись, но их очень быстро сбивали. Не те уже у них пилоты были…