Газета Завтра 345 (28 2000) - [41]

— Хорошо, Полина Феодосьевна, я съезжу, — сказал он, а подумал с такой же досадой, как при виде тети Тани: "Заколебала!"

— Ты прямо сейчас поезжай, Валечка. Он тебя ждет. Глядишь, и наладится у тебя жизнь.

Женщине было восемьдесят три года. Когда-то она была известным хирургом. Теперь бедствовала, как все, доживала с дочерью и пыталась "помочь несчастному мальчику".

С виду бодрым, просветленным он вскочил со своей лежанки, будто вдохновленный открывшейся перспективой и благодарный соседке — он легко притворялся ласковым и обходительным, мог даже обаять при первом знакомстве. А внутри у него звучало теперь только одно: "Заколебали!" Он взял записку, взял четыре рубля, уже решив, что сейчас на эти деньги, прибавленные к своим, сыграет на автомате. И вышел в городское пекло. Подолом просторной майки он обмахивал лицо, а войдя в павильончик игрового зала, утер им пот с лица.

Он встал перед автоматом. Обе его руки сжали резиновые рычаги, а глаза устремились в экран, на котором руки невидимого виртуального партнера стасовали колоды и выкинули четыре первые карты. Он делал ставки и давил на рычаги. С третьего раза ему повезло выиграть восемь рублей. Некоторое время он размышлял: или пива купить, или еще рискнуть.

В городе было необыкновенно жарко. Липы в аллеях просвечивали насквозь, листья ссохлись, пожухли, хотя еще и не пожелтели. Хотелось пить. Холодного. Пенистого. Хмельного. Две кружки. Одну — махом до дна. Другую долго цедить под сигаретку. Азарт и жажда боролись в нем. Игра с компьютером так же одуряла, как алкоголь. Если он и верил во что-то, так это в везение, в неожиданное обогащение. Вот вдруг у него появляется много денег! — было его любимой мечтой. Он играл запойно, идейно, как молился. Выигрывал редко и мало. Но как истинный верующий не разочаровывается в вере, в постулате, если даже в повседневности чудо свершается не столь грандиозное, так и он верил в дурные деньги — сворованные и выигранные. И он готов был попоститься — отказаться от пива. Снова заступил к автомату. Поставил на кон все, что имел. Толкнул рычаг. Волосатые руки компьютерного, рисованного крупье выкинули четыре карты. Пошла игра. Мелькали перстни сдающего карты, выскакивали на экране цифры ставок. Бренчали жетоны в автомате. Потные ладони он вытирал об укороченные штанины и опять хватался за рычаги, будто участвовал в настоящем смертельном воздушном бое — так был захвачен хитроумной игрушкой.

В такие минуты он оживал, каждый мускул в его худосочном теле напрягался, сердце билось сильно. Ровно и счастливо. И лицо, обычно постное, вялое, наполнялось содержанием. Может быть, игра была его призванием? Ему бы побольше везения да хорошего наставника, может быть, он и избежал бы страшной участи убийцы, не взял бы спустя полчаса топор в руки, не повторил бы подвиг Раскольникова, вечный дух которого, видимо, живет в Питере и время от времени вселяется в кого-нибудь.

Но он проиграл эти жалкие восемь рублей. Вышел из зала автоматов опять обескровленным. Опять ничтожные и вместе с тем роковые планы копошились в голове: вернуться домой за плейером, продать его и еще попытать удачи в игре.

ОН, КАК МОЖНО БЕСШУМНЕЙ, повернул ключ в замке. На цыпочках двинулся по коридору к своей комнате. Но обостренный вековым одиночеством, долгим сидением взаперти слух тети Тани уловил его передвижение. Только что она узнала от матери о пожертвованных четырех рублях на метро для устройства судьбы этого неприкаянного, только что тетя Таня закончила кричать на добрую старушку, перенесла свою злобу на мерзавца-соседа — и тут как тут он сам шуршит на коридоре, опять с какой-нибудь пакостью, опять свет оставит включенным. Она кинулась вон из комнаты, ударом руки распахнула дверь в коридор и снова набросилась на него:

— Был в автосервисе? Ездил устраиваться на работу?

— Конечно, тетя Таня. С завтрашнего дня приступаю.

— Ну смотри. Если долг не отдашь с первой получки, я через суд потребую. У меня свидетели есть.

— Что вы, тетя Таня. Сразу все до копеечки. Не расстраивайтесь.

— Валентин, последний раз я тебе верю. А когда отдашь долг, то добьюсь, чтобы ты регулярно платил за свет и канализацию. Иначе я на туалет замок навешаю.

— Тетечка Таня, не волнуйтесь. С первой получки!

Когда соседка, схватившись за сердце, убралась в свою комнату отлеживаться, пережидать приступ головной боли, он пошел на кухню, взял из ее стола плоский, литой металлический топорик-мясоруб. Спрятал топорик за спину и постучался в комнату соседок.

— Ну что там еще?! — простонала младшая Желоховцева.

— Тетя Таня! Тетя Таня! — произнес он скороговоркой чрезвычайно взволнованного человека. — Тетя Таня, в ванной трубу прорвало. Вода на пол течет!

Лезвие топорика было ржавое, тупое, в зазубринах. Его не точили со дня покупки — как на заводе прошелся по нему наждак, так до сих пор бороздки от него не загладились. Было время, когда топорик не ржавел — раз в неделю мать и дочь Желоховцевы покупали говядину и рубили, нанося слабые женские удары, больше разминая и разрывая волокна, чем разрубая. Лезвие вытирали тряпочкой или газетой, и животный жир оставался как смазка. Теперь женщины уже несколько лет не покупали мяса — дорого, да и зубы поизносились. И ржавый топорик с клеймом "85 копеек" на обушке лежал в столике под газетой.