Газета Завтра 345 (28 2000) - [42]

О существовании топорика никогда бы не узнал тихий и вежливый юноша Валя, если бы года три назад, еще в пору его учебы в "путе", они с группой не собрались за город, и старшая Желоховцева, радея за него, не предложила бы ему этот топорик — как же в походе без костра, без дров, без топорика!

Тогда Полина Феодосьевна собственноручно обернула лезвие тряпочкой, чтобы не прорвало рюкзак, и с сочувственной радостью проводила Валечку до порога. Молодость его напомнила ей о своей, о дочерней. Тогда он, которого сверстники кликали Валентяем, впервые приладился к топорику, перерубил пару сушин — на больше сил не хватило. Его слабая рука сразу заболела тогда в плече и кисти, и он долго не притрагивался к секачу. Потом еще раз прибег к помощи заточенной стали для открывания дверей в свою комнату, потеряв ключи. Выворотил со щепками замок, с тех пор комната не запиралась. Как человеку не хозяйственному, не самодельщику, не туристу топорик был для него чуждой вещью из другого мира. Но, видимо, какой-то клеткой памяти инструмент удерживался в его сознании. Востребовался опять. И легко был найден в шкафу на ощупь. Пластмассовую волнистую рукоятку признали пальцы. Сжали до побеления, удобно, слитно.

Когда он уже взял топорик, прикрыл дверцу шкафа и одолевал несколько шагов до комнаты Желоховцевых, почувствовал в себе необыкновенный подъем духа. Рука ничуть не вспотела, возбуждение было здоровое, природное. Кровь тоже мгновенно очистилась, чувствовалось сильно и свежо. Как бы новая жизнь начиналась. Будто несколько лет прошло после стояния в очереди к начальнику паспортного отдела. В бездне времени заглохли крики соседки. Давно зарубцевалась досада от проигрыша на автоматах. Время взрывалось в нем и волной отбрасывало в прошлое все, что только что было на душе.

Но уже когда он был на полпути к дверям соседки — страх новизны начал сковывать его. Он с тоской подумал, что как бы хорошо было сейчас завалиться на диван. Кануть в ту, отлетевшую жизнь. Он затосковал о ней, как бы запамятовав, что был в той жизни ужасно несчастлив и много страдал. Все показалось милым. Мамочка вспомнилась на даче, грядки, роса на укропе. Это было как в невозвратном прошлом, потому и манило, озарялось ярким солнечным светом.

Если бы он бросил топорик и убежал, то через час мог быть на очаровательной даче. Но его очаровывал и ужас настоящего. Лень, уныние — естественные его состояния — совершенно отступили сейчас. Трусость — тоже. Все сконцентрировалось в звериной хитрости и коварстве — бесподобная новизна!

В полумраке коридора его тонкие, слабые ноги между бахромой шорт и кроссовками выглядели еще тоньше. Майка на полусогнутом теле обвисла спереди. Топор прижимался к тощим ягодицам, словно защищал от пинка... Давно он не играл ни в прятки, ни в пятнашки, давно не озорничал, нажимая звонок у соседей и убегая вниз по лестницам, а сперва подкрадываясь вот так же к дверям.

Перед большими, старомодными дверями комнаты соседок, почти упершись лбом в щель притвора, он чувствовал себя абсолютно растворенным в воздухе квартиры, распущенным, как молоко в воде. А голос откуда-то взялся весьма натуральный. Весь остаток подсознания он вложил в этот голос, изощрился в интонации, в самой фразе так, что за дверями ни на секунду не заподозрили худого.

— Прямо на пол вода течет, тетя

Таня! Трубу прорвало!

МЛАДШАЯ ЖЕЛОХОВЦЕВА в отличие от доброй мудрой старухи-матери весь мир обвиняла в заговоре против себя. И свое будущее представляла переходами из одного несчастья в другое. Весть о прорвавшейся воде, об аварии — ложная — была для нее правдивой. Очередное несчастье, придуманное Валентяем, казалось логическим продолжением всех ее предыдущих дней пребывания на земле.

А ведь была она к тому же инженером-конструктором по специальности. Когда-то курс гидравлики проходила в технологическом институте. Сопромат тоже сдавала. И сделала сотни расчетов в исследовательском бюро. Знаний у нее, конечно, было достаточно для того, чтобы насторожили ее эти слова "трубу прорвало". Чтобы разрушить трубу, нужно по ней нанести удар, резьбу сорвать в соединении или десятикратно увеличить давление воды. Любой технарь от Бога заподозрил бы неладное в этом крике "прорвало!" Но у нее, как у большинства женщин, отсутствовало ощущение металла, чутье на механику. Слово, особенно такое пугающее, как "прорвало", вогнало ее в панику, сорвало с дивана, понесло в пропасть, в безумие криков, ссор, выяснения отношений. Она распахнула дверь и, не желая даже краем глаза взглянуть на человека, который приносил ей одно горе, устремилась к ванной комнате.

Животное чувство за время этих нескольких шагов из двери в дверь все-таки заставило ее переключиться на вестника тревоги, на источник опасности. Безотчетно она заметила все-таки в полутьме странное любопытство в его глазах, будто он видел в ней что-то необычное: пятно сажи на щеке или синяк под глазом. Она уже была для него не тетя Таня, не соседка и не живое существо. Он уже в своей душе умертвил ее, сделал ее трупом. А она — это ж надо! — все еще двигалась, торопливо шагала к ванной, протягивала руку навстречу выключателю, зажигала свет, наполняясь наконец сомнениями и недоверием. Тем более что податель сего сигнала так много лгал ей раньше. И невключенный свет в ванной почти что убедил ее, что она попалась на какую-то уловку. Уже гнев прилил к ее голове, когда она распахивала дверь ванной и по мере открывания видела сухие плитки пола. Включился и слух ее — шума прорвавшейся воды что-то тоже было не слыхать.