Газета Завтра 339 (22 2000) - [35]

"Любэ" возвращает нас самим себе. Мы преобразуемся в героев, достойных уважения, силой сочувствия, нет, скажу прямо — любовью к маленькому человеку композитора Матвиенко, поэта Шаганова, певца Расторгуева, с заметно подсевшим за прошедшие два года голосом, но, кажется, еще глубже понявшим нас за это же время.

Стоило потратить "честную сотню" за то, чтобы сотни мегаватт усилителей "Олимпийского" рассеяли бы в пыль все ваши сомнения в собственной значимости. И тысячами децибелов зацементировали бы прописную истину всякого русского искусства: маленькие люди — это самые большие и есть.

Конечно, при всем том горько было слышать, как свой чудный голос Расторгуев переводил по стрелке в самых потрясающих местах композиций на квинту вниз, а то и на октаву. Говорят, он приболел, простыл, переволновался. В этом случае не о чем рассуждать. Поправится — опять соловьем зальется. Ну а если случилась невосполнимая потеря?

Тогда возникает следующий вопрос: "Почему Кобзон не теряет "голосовых данных"? Я думаю от того, что не погибает вместе с каждым солдатом, о котором поет. Только воспевает его гибель. Как и многие присяжные защитники "обездоленных" в Думе. Неплохо зарабатывают на "выражении воли народа", как когда-то первые правозащитники СССР зарабатывали на правах человека в долларах и марках.

Расторгуев умирал с каждым погибшим комбатом и солдатом, о которых пел. Сжигал себя. Как Шукшин, Высоцкий. Гробил себя по соображениям какой-то глупой верности каким-то безвестным "Сереге, Кольке, Витьку". Скажи ему: твой талант, товарищ заслуженный артист России, нужен народу. Побереги себя. Боюсь, нарвешься на грубость. Вот Макаревич бережет себя и без таких просьб. Он понимает, что является достоянием "передовой интеллигенции"... Впрочем, конечно, дай им Бог всем здоровья.

Публику в "Олимпийском" собрали "Любэ" отменно свою.

На галерках с пятидесятирублевыми билетами буянила запыленная, уличная, нищая молодежь спальных районов Москвы. В амфитеатре на трехсотрублевых местах сидели как на подбор сорокалетние, те, кто в начале девяностых понял вместе с "Любэ", что "будем жить теперь по-новому", то есть те из них, которые выжили.

В партере по цене за 600 рублей откупила места молодежь побогаче, стильно одетая, рокенролльски организованная. А также деловые московские люди средней руки и среднего возраста. Все — по крайней мере в подавляющем большинстве своем — потомки бывших лимитчиков 50-60 лет минувшего столетия. Лица у всех провинциальные: калужские, рязанские, ярославские. Колоритные. Немного даже смешные. Очень родные.

Это был наш день. И "Колян" старался для нас. Излишне волновался. Оправдывался. Смущался. Просил строго не судить. Даже прощения просил.

Пел два часа. Перемешал новые песни со старыми. Потому вряд ли многие заметили, как повысился жанр новых, составивших альбом "Полустаночки". Из каких-то более крупных музыкально-смысловых блоков сложены эти новые песни. Каким-то особым, более мудрым образом распеты и аранжированы такие, и раньше у "Любэ" звучавшие понятия, как "война" и "любовь", и такие низкие, как "полустанок" и "ветер-ветерок". А темы Родины и смерти вообще развернуты на принципах классической оперы.

В новом альбоме песен — в известной, проверенной форме— немного. Тот же " Солдат" — совершенно бессюжетен, лишен подробностей, в отличие от "Комбата". Словесный строй напоминает либретто.

Слушаю этот новый альбом у себя дома. Кручу в руках "поясниловку" к кассете. И вижу в прикольном духе исполненное дополнение в скобках к песне об оперативниках (опера). Только наполовину шутка, думаю. Потому как некоторые песни вполне бы могли сойти за арии в рок-опере из народной жизни. Думаю, еще одно усилие — и команда "Любэ" может увенчать русский рок в классическом жанре. Уж коли Расторгуев одолел сольный концерт, то с несколькими выходами в главной партии вполне бы управился. А какие либретто на кэйборд просятся! Какие "Иваны Сусанины"!..

Пустим фонограмму из "Жизни за царя". Арию Ивана Сусанина. Смикшируем звук. И тоже попробуем описать судьбу солдата после войны, а также и судьбу комбата. На основе документальных свидетельств одного негромкого, тоже уголовного дела в Москве.

3.ОДНОПОЛЧАНЕ

Утром он выломился из своего подъезда, как всегда в распахнутой шинели и с пластмассовым пистолетом в руке. Просоленные ботинки скользили на ледяных волдырях тротуара, разбрызгивая весенний гной. Сумка на длинном, как пилотская планшетка, ремне хлопала по ноге. На перекрестке он накренился, "вз-з-з", сменил курс, и далее полетел — руки по швам — ракетой.

Боеголовка, втянутая в воротник шинели, продавливала бурый туман, взбитый на проспекте колесами автомобилей. От темени до уха пропаханная на волосяной стерне белая борозда казалась сварным швом — осколком садануло воздушного десантника Николая Аришина под Чабанмахи. В тот момент душа его молекулами мыслей и чувств впрыснулась в божественную кавказскую синеву, рассеялась до небесной прозрачности, а в следующий тихий миг, пока араб перезаряжал миномет, она, душа, усилиями какого-то бледного, рахитичного ангела была спущена обратно десантнику под сердце все теми же частицами и компонентами, но в несколько ином порядке. Так что после госпиталя солдата Аришина переселили в Кащенку.