Газета Завтра 1236 (32 2017) - [26]

Многие "диванные" бойцы-критиканы отметили, что фильм — гимн трусости и упадническим настроениям. Мол, негоже расписывать мальчиков, не желающих умирать с радостной улыбкой на устах. Не рвущихся в бой. Не мечтающих о героическом сражении. В сюжете присутствует и подвиг, и патриотическая самоотдача, но по большому счёту — это рассказ о страхе и бегстве. Эрих Мария Ремарк, сотворивший, пожалуй, самый верный образ войны (войны как системы координат!) писал: "Война сделала нас никчёмными людьми. Мы больше не молодёжь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только ещё начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый же разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну". Неважно, что у Ремарка — Первая мировая, а в фильме Нолана — Вторая. Смысл един. Беглецы от самих себя, от жизни и смерти — одновременно. Только плакатные парни смеются в лицо погибели. Реальные — хотят домой, к маме. Всегда и везде. На любой войне. Этого не понимают только те, кто… сидят на уютной продавленной софе да играют в "Мир танков" или ещё какую-нибудь "пацанскую" игрушку.

Занятно, что в картине по какой-то прихоти авторов нет врага. Фашистов. Они наличествуют в виде нескольких самолётов "Хейнкель". В последних кадрах мы наблюдаем невнятные контуры, где различимы исключительно каски. Впрочем, и силуэты-каски — в течение пары секунд, пока они окружают британского пилота. Он дан крупным планом на фоне горящего самолёта. Немцы — условны и абстрактны. Как в жизни. Большинство людей не понимали, да и не стремились понять, с кем они почему-то воюют. Наци представлялись той самой "коричневой чумой". Без перехода на личности. "Мы превратились в опасных зверей. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения. Мы швыряем наши гранаты в людей — какое нам сейчас дело до того, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках", — откровенничал Ремарк, достоверно зная подсознательные факторы войны. В "Дюнкерке" люди — толпа. Они — такая же стихия, как вода и воздух, которые, кстати, показаны в фильме куда более красочно, чем "пипл".

Операторская работа — выше любого "перфекта" (оператор — Хойте ван Хойтема). Все оттенки голубого, серо-голубого, жемчужно-серого — того, что в старинные времена звался "гри-де-перль". Синева растворяется в белом сиянии. Облака напоминают горы — и тут же превращаются в порции взбитых сливок, окрашенных солнцем, как абрикосовым джемом. Морская пена — кружева. Самолёт в небе — деталь… мешающая любоваться дымкой. Создаётся впечатление, что Нолан очень хотел снимать какую-нибудь сагу для канала "Дискавери" — о природе, с натурными съёмками, а довелось вымучивать военную драму, где людишки постреливают и лежат убитые. На дивном пляже. Тоже приём. Вода и воздух — основы жизни. А тут — на воде и в воздухе убивают. В небе — самолёты. На море — железные чудища-корабли. Всё — несёт погибель. Таким образом, вода и воздух становятся знаками смерти. Самый сильный фрагмент — со сбитым лётчиком: он барахтается в море, не в силах выбраться из своего "Спитфайра". Это, по сути, единственный случай, когда у зрителя закрадывается некоторое сопереживание персонажу. И, разумеется, вся эта страшная битва за жизнь — в окружении удивительно красивых волн, брызг, солнечных бликов.

В наше время кинематографисты стремятся к "винтажной" аутентичности — в лентах о войне присутствуют вещи, типажи, детали 1930-1940-х годов. Это стало возможно в связи с двумя факторами. Во-первых, мы живём в информационную эру, когда всякий человек — особенно консультант по декорациям-костюмам-самолётам и пароходам — в состоянии отыскать и воскликнуть: "Эврика!". Одним "кликом". Сейчас не нужно поднимать тома в библиотеках и штудировать старые журналы. Во-вторых, компьютерная графика достигла столь ощутимых высот, что нарисовать любой вид (хоть фантастический, хоть старинный) не представляет великой технической сложности. Для профи, конечно. Посему и "Спитфайры", и "Хейнкели" выглядят так, как они были задуманы. Если раньше кино базировалось на эффектах, то нынче — на спецэффектах. Ценится не столько фабула, сколько умение ввернуть завораживающую и точную "картинку". Отдельным пунктом — саундтрек, написанный Хансом Циммером ("Пираты Карибского моря", "Код да Винчи", "Гадкий я", "Одинокий рейнджер"). Собственно музыки тут нет вообще — есть набор завораживающих и при этом — отвратительных звуков. Они контрастируют с видами природы, но великолепно ложатся на сюжет с участием "безликих" персон.

В "Дюнкерке" всё перевёрнуто и поставлено с ног на голову: хомо-сапиенсы менее выразительны, чем фон; вода и небо — становятся символами смерти; трусость и растерянность оборачиваются… национальным триумфом. У Льва Выготского в "Психологии искусства" есть понятие катарсиса. Учёный изучал "природу и механизм эстетической реакции" — она-то и является единственно-важным мыслительным откликом на произведение искусства. Выготский открыл, что наиболее талантливыми считаются те вещи, от которых зритель-слушатель-читатель остаётся в изумлении. Обыватель ждёт, что будет "вот так", а художник перечёркивает ожидание и говорит: "Нет! Будет вот этак!". Бесспорно, мастер должен обладать ещё и талантом или, как минимум, способностью, чтоб его "несовпадение" стало шедевром. У Нолана — получилось. Он перевернул и опрокинул всё, что можно и что нельзя. Люди-человеки с их войной тут — случайная помеха. Основное — планета Земля, которая была, есть и будет после нас.