Газета Завтра 1236 (32 2017) - [25]

Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ. Фукуяма писал как раз об этом в книге "Наше постчеловеческое будущее", то есть он тоже признаёт, что победа западных моделей чревата антропологическим кризисом.

Дмитрий МУЗА. В цивилизационном смысле мы сегодня имеем довольно чёткое представление о русском культурном коде, который, несмотря на все деформации, связанные с либеральными реформами Александра II и, конечно, большевистской модернизацией, а затем преступными попытками Ельцина и его команды поломать Россию и сделать из неё новую Америку, всё же сохранился. Изживая эти идейные, идеологические вирусы, мы, мне думается, возвращаемся на круги своя и воспроизводим наши основные смыслы.

Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ. Как вы думаете, философ может быть политиком? Или только политологом, смотрящим со стороны?

Дмитрий МУЗА. Здесь могут быть две позиции, и они в какой-то степени контрадикторны. Это позиция Вебера, когда политика понимается как призвание и профессия. И позиция Бердяева, который в "Философии неравенства" пишет, что философ призван не к внешним изменениям, не к партийной борьбе и идеологемам, но к внутреннему самоизменению, самовозрастанию духовному, а с другой стороны, философ должен быть личностью, которая своими думами, взглядами своими и рефлексиями заставляет тех же самых политиков выполнять действия, соразмерные некоему метафизическому уровню. Речь идёт, конечно же, о метафизической триаде Истина-Добро-Красота. Политика, к сожалению, часто скатывается в голую прагматику, в бесконечные битвы. Тем более после Макиавелли, то есть после разрыва политики и морали. Но в России, слава Богу, мне кажется, последний этап как раз показывает, что политика может быть моральной, может быть ответственной. Более того, мне кажется, то, что Владимир Путин себя позиционирует как православный человек, — это, скорее всего, искренне…

Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ. А о цитировании Путиным Бердяева и Ильина что думаете?

Дмитрий МУЗА. То же самое. Кроме того, сам факт, что Путин перевёз прах Ивана Ильина на Родину — тоже символичен. Владимиру Владимировичу, очевидно, импонирует философское трезвомыслие Ильина и то, что он государственник. Я вот когда-то сравнивал западную парадигму и нашу парадигму, сопоставил гегелевскую и ильинскую формулы государства. "Государство есть духовный организм", — говорит Ильин. А у Гегеля так: "Государство есть иероглиф разума", то есть разум созидает прежде всего. А у Ильина — Дух. Это совершенно разные ипостаси.

Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ. Получается по Эрну: логизм противостоит рационализму… Думается, в вопросе о философе и политике помимо веберовской и бердяевской есть ещё третья — платоновская — формула, когда политика воспринимается как нечто тотальное, как действование по преображению мира и человека

Дмитрий МУЗА. Да, я согласен с вами, но дело в том, что философов-то не допускают к трону, и в этом проблема.

Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ. И ещё один вопрос, важный для меня сейчас лично. Может ли философ быть ещё и воином, солдатом, если угодно? Или же здесь как с политикой — только рассуждать о войне и смотреть со стороны?

Дмитрий МУЗА. Мне кажется, что может. Есть такие случаи и в русской философии, и в античной, тот же Сократ, например…

Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ. И Ксенофонт…

Дмитрий МУЗА. Да. На Первую мировую можно посмотреть, там многие философы воевали. Степун, например. С той стороны — Эрнст Юнгер и так далее. На мой взгляд, это, конечно, не призвание философа, ибо его меч — это меч духовный, как писал Ильин. Но вместе с тем проблема физического меча, если она встаёт очень остро, должна решаться философом вот в этом самом ключе. Как говорит тот же Ильин, когда все попытки убеждения противника исчерпаны, философ должен духовный меч поменять на физический.

Андрей КОРОБОВ-ЛАТЫНЦЕВ. Я согласен с вами абсолютно и считаю, что в этом смысле нам, современным философам, как раз нужно ориентироваться на наших коллег из прошлого.

Воздух, вода и смерть

Воздух, вода и смерть

Галина Иванкина

10 августа 2017 0

искусство кино Культура

Премьера фильма «Дюнкерк»

"Когда мы выезжаем, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой весёлые, но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы становимся полулюдьми-полуживотными".

Эрих Мария Ремарк

Этот фильм ждали. Одним хотелось увидеть очередное творение Кристофера Нолана ("Начало", "Интерстеллар"). Другим был интересен жанр — военная драма. И не какая-то проходная "стрелялка", но — высокобюджетная, крутая, где-то даже фантастическая. Критики задавались вопросами: "Кристофер Нолан и Вторая Мировая? Что у него получится? И вообще: зачем?". Заранее сравнивали со "Спасением рядового Райана" и "Перл-Харбором" — классикой жанра. А зря сравнивали: "Дюнкерк" хотя формально и стоит в одном ряду с вышеназванными картинами, всё же сильно от них отличается. В ленте Нолана отсутствуют… личные истории персонажей. Никаких любовных линий, нуль мелодрамы. Практически ничего "до и после". Мы наблюдаем героев только здесь и сейчас. Перед нами солдатик Томми (Фионн Уайтхед) — симпатичный и… в общем-то, никакой. Силуэт, не образ. Как все. Как многие. Один из тысячи. Зато имя неслучайно: Томми (от Tommy Atkins) — расхожее прозвище британских военных. Авторы сигнализируют: всё типично, никакой исключительной биографии. Томми — это кто угодно: студент, закройщик, типографский рабочий, помощник адвоката, сын садовника. В первую минуту кажется, что тема будет раскрыта через переживания Томми. Война глазами простого человека. Но нет. Авторы подманивают характерным жестом (и мы уж настроились!), но потом создают совершенно иную реальность. Война — это уже не отдельные люди, но часть кипящей массы. Мы видим отца и сына — владельцев гражданского судна (Марк Райлэнс и Джек Лауден). Светлоглазые, поджарые англосаксы — будто сошедшие с рекламных разворотов 1930-х годов или со страниц нравоучительных романов о жизни в викторианском поместье. И снова — только пунктиром. Кто они? Откуда? Известно, что старший сын был лётчиком и погиб в первые месяцы войны. Узнаём случайно — просто из диалога. Вот их помощник — нескладный, малопривлекательный Джордж (Барри Кеоган), движимый патриотическими чувствами, но погибающий вовсе не в героическом бою. О нём — тоже скупо и вскользь. Постигал науки и, судя по всему, не слыл выдающимся учеником. В кадре — невозмутимый военачальник (Кеннет Брана), транслирующий пропагандистские мыслеформы и фразы-лозунги. Ощущение, что это — герой духоподъёмного, прямолинейного сюжета времён войны. В стиле фронтовых киносборников. Прочие отцы-командиры выглядят не менее картонными. Зачем на такие роли Нолану понадобились актёры, игравшие в пьесах Шекспира и серьёзном европейском кино, являющие собой почти отмирающий вид профессионалов? Такие, как Райлэнс и Брана? Тут почти отсутствуют диалоги, да и монологи — не очень. Отыскать подходящие типажи в Голливуде — проще некуда. Фабрика Грёз славится разноплановыми статистами, готовыми изображать кого и что угодно. Однако авторам картины понадобились корифеи — дабы оптимистично глядеть вдаль и произносить банальности. В этом — своя изощрённая эстетика. С одной стороны, люди здесь — единообразная биомасса, но с другой — каждый имеет вполне узнаваемое клише. Однако поскольку все они лишены сюжетного "бэкграунда", их смерти (и прочие беды) воспринимаются с равнодушием. Экранные люди-схемы не вызывают ни любви, ни сочувствия. Не потому что халтура, а потому что здесь тоже резон. Гибель одного человека в мирное время — трагедия; убийство сотен тысяч во время вооружённых конфликтов… статистика. Нолан безжалостен. Он показывает психологию войны. Вместе с тем, фильм по большей части… скучноват. Да-да. Несмотря на динамику и событийность. Именно в связи с тем, что зрителю наплевать на героев повествования. Авторы не желают, чтобы мы проникались, вот мы и не проникаемся. Минус ли это? Плюс ли? В данном случае сказать сложно.