Газета Завтра 1216 (12 2017) - [30]

Здание Музея современного искусства — парадное, с колоннами и анфиладами, а потому выставка производит незабываемое впечатление. Кажется, что идёшь мимо храмовых реликвий или по древней усыпальнице. Если бы всё это происходило в модерновом пространстве, эффект оказался бы приглушён. Впрочем, сами по себе экспонаты будоражат. С эллинизмом заигрывали многие художники и целые эпохи — и Ренессанс, и Галантный век, и сталинская эра, и конечно, постмодерн. Но Алексей Морозов создаёт нечто такое, чему сложно подобрать определение. Знакомые образы и привычные линии в немыслимых сочетаниях. Это похоже на сон, где нас преследуют знакомые лица, которые не выглядят знакомыми — они или пугают, или выглядят странно. Ещё одна ассоциация — перед нами культура некой планеты, очень похожей на Землю, однако это… не Земля. Что-то иное, сходное лишь в очертаниях. А быть может, это искусство далёкого будущего, когда нас… ненароком раскопают и откроют заново, а потом постараются воссоздать цивилизационные коды. Именно так возникает кариатида с айфоном. Организаторы экспозиции прямо говорят: "Его (Морозова. — Авт.) нарратив перенесён в пост-апокалиптическое, пустынное, милитаристское пространство, но не предлагает однозначных трактовок и интерпретаций".

Постмодернизм — не школярское повторение пройденного, это весьма тонкое созвучие пафоса и стёба. Что можно сказать, когда видишь музу, облачённую, как водится, в греческий пеплос, но при этом — на сегвее (электрическое самобалансирующееся транспортное средство с двумя колёсами по сторонам от водителя. — Авт.)? Шутка? Безусловно. И при этом — высшая степень мастерства. Прорисовка деталей. Чёткость исполнения. Патетика: муза не вызывает смех, она величава на своём "хипстерском" агрегате. Препарирование известных, набивших оскомину идей — так, чтобы вызывать удивление. Увод в прошлое с намёками на будущее. Эллинизм всегда своевременен.

Эллинизм родился на стыке миров. То было мощное евразийское явление, соединившее безупречные линии Запада с экзальтированностью горячего Востока. Концепция, не подтверждающая формулу "Запад есть запад, восток есть восток, и им не сойтись никогда". Они каким-то дивным образом сошлись, творя новые культы, формы, смыслы и прочтения. Спокойная холодноватая классика обогатилась чувствами. Алексей Морозов идёт ещё дальше — его коры, нимфы и музы размахивают руками, орут, бесятся. Или вот — разбушевавшийся курос, который идёт на нас с перекошенной от гнева физиономией.

Эллинизм — это смешение обрядовых традиций, поэтому один из залов экспозиции называется Canopus. Канопа — ритуальный сосуд, как правило, алебастровый кувшин с крышкой в форме человеческой или звериной головы. В канопах древние египтяне хранили органы, извлечённые в процессе мумификации. Нечто похожее использовали загадочные этруски. Алексей Морозов создаёт современный вариант канопы — в форме… матрёшки. С одной стороны мы видим скульптурный портрет юной девушки, с другой — её канопу с копией изображения. Факт, заслуживающий особого упоминания: Морозов работает не только в Москве, но и в городе Лукке — в Тоскане, исторически связанной с этрусской цивилизацией…

Переходим в зал, посвящённый Hexagon-у — шестиугольнику, в который вписаны изображения. Гексагоны похожи на крепёжные детали моста, и это снова отсылает нас к тематике Великого Мостостроителя. Hexagone_Abraxas — мифическое существо с человеческим туловом и зооморфными чертами. Морозов изображает Абраксаса с рыбьими хвостами вместо ног. Эталонный античный торс — и ноги-хвосты. Смешение высшей красоты с нарочитым безобразием — отличительный момент в творчестве автора. Кроме того, согласно словарю мифологических терминов, Абраксас олицетворяет единство Мирового Времени и Пространства. Опять — мост.

Среди всей этой эллинистическо-ренессансной феерии особо выделен зал, посвящённый… ватнику, советской телогрейке. Замечательна судьба презрительного клейма "ватник", которым враги наградили всех патриотов — от националистов и православных деятелей до краснознамённых зюгановцев и бородатых (а-ля Александр III) монархистов. Ватник символизировал всё дурное — ГУЛаг, зону, унижение, а ещё — бессмысленно-беспощадный советский стиль. Диктатуру Шариковых и разруху в головах. А заодно — русскость как идею и как направление. Ватнику противопоставлялся не то господский фрак, не то джинсовые штаны — символ свободного человека, а в особо шизофренических случаях — "эстетный" наци-мундир. Над ватником потешались, а его носителя рисовали пьяным, помятым, но упёрто патриотичным. Мол, читайте и не завидуйте! Однако этот мем неожиданно понравился самим патриотам. "Да! Мы — ватники! Ватник выиграл войну!" — сказали мужики с очень хорошим высшим образованием и продолжили Блоком: "Да, скифы мы! Да, азиаты — мы…". В интеллигентской среде даже сложилась концепция "ватничества", противостоящего "креативной" помойке. На выставке мы видим концептуальное продолжение этой идеи: ватник в качестве изысканного арт-объекта. Портрет женщины, точнее, дамы в телогрейке задаёт ритм экспозиции в зале, который именуется прямо-таки по-французски: Le_Vatnique. Ватник как бренд "от кутюр". Или как художественное явление. Два скульптурных портрета — женщина в танковом шлеме и мужчина в лётном. Она — яркий представитель монголоидной расы; он — типичный европеоид. Отсылка к советским образцам. Но! Ощущение глубокой древности происходящего. Фрагмент античной архитектуры — с узнаваемыми иониками. И тут же — изображение рабочей одежды. Без человека. Просто ватник, штаны и ботинки — всё это венчает композицию. В другом зале — балка с иониками положена в основу… противотанкового ежа.