Газета Завтра 1216 (12 2017) - [28]

Однажды я приехал к нему после вылета, хотел помочь по хозяйству. Он глянул на моё лицо и кивнул на кровать: "Отдохни".

Я прикорнул, а когда проснулся, гляжу — на столе свежий хлеб и трёхлитровая банка деревенского молока. Пока я спал, он сходил и принёс все это специально для меня. Почему-то мне вспомнился распутинский рассказ "Уроки французского" и кружка молока, которую голодный мальчик покупал на выигранные в чику монеты. За столом он пожаловался, что и здесь на дачу лазят непрошеные гости.

— Шарят, берут что поценнее. Недавно стащили электрорубанок, который привёз из Финляндии. А вот бутылку водки не нашли. Я её в печку спрятал. Прикрыл золой. Вот её и не нашли, — Распутин засмеялся тихо, как ребёнок. — Выпьешь?

— Будем пить молоко,— улыбнувшись, сказал я. — Оно полезнее.

Как-то летом Распутин пригласил меня с друзьями-лётчиками собирать жимолость к знакомому старику-охотнику в верховьях Лены. Валентин тогда писал очерки в книгу "Сибирь, Сибирь!" и хотел поговорить со старожилом о прошлом, о житье-бытье на отдалённой заимке.

Ехать было далеко. По дороге стали вспоминать свои прежние походы по ягоды. Валентин слушал, как мы набивали свои объёмистые горбовики. С каждым новым рассказом ставки росли: четыре, пять вёдер ягод за полдня… С некоторой тревогой поглядывая на нас, Распутин вдруг произнёс:

— Ну, дорогие мои, такой ягоды я вам не обещаю! — и, засмеявшись, добавил: — Вы меня свозите туда, где, по вашим рассказам, ягоды на кочках вёдрами стоят…

По пути у машины спустило колесо. Мы остановились, принялись за ремонт. Валентин Григорьевич сменил водителя и начал подкачивать камеру.

— Я теперь буду всем говорить, что сам Распутин менял мне колесо, — пошутил бортмеханик.

— Пусть на насосе поставит свой автограф,— сказал второй пилот Рагоза.

Приехав на место, мы расположились табором в лесу неподалёку от заимки, где жил старик. Перекусили. А затем рассыпались по кустам. Набрав ведро жимолости, Валентин взял блокнот, карандаш и пошёл искать старика, который, как нам сказали, был на покосе.

Вернулся скоро, с улыбкой на лице.

— Что, записал? — спросил я

— Да нет, — засмеялся Валентин Григорьевич. — Сказал, что у него сегодня неприёмный день. Сено ворошить надо…

В восемьдесят пятом году, когда ещё горбачёвско-ельцинская скверна не затронула Россию, в Иркутск вместе с Марией Семёновной приехал Виктор Петрович Астафьев. Мы, вместе с моим красноярским другом Олегом Пащенко, встречали его на вокзале и уехали на охоту в мою деревню Добролет. Там мы прожили несколько дней, а после поехали к Валентину Распутину. Там я впервые увидел маму Распутина: маленькую, спокойную русскую женщину, которая добрыми и ясными глазами смотрела на нежданно упавших в дом сына гостей. А потом я пригласил их всех вместе к себе домой. Виктор Петрович, оглядев мои книжные полки, с улыбкой посоветовал Олегу, чтобы и он у себя в Красноярске навёл порядок в домашней библиотеке, где каждой книге было бы своё место.

Валя засмеялся: "Должно быть, самолёт приучил Валеру к порядку. Я тоже стараюсь, чтобы каждая книга знала своё место".

Затем мы пили чай, пели песни. Запевал Виктор Петрович, Валентин Григорьевич негромко подпевал. Ну, а уж мы старались как могли. После Распутин не раз вспомнит тот тёплый семейный вечер.

В девяносто пятом году, по приглашению Радована Караджича, Василий Белов, Валентин Распутин и я поехали в Республику Сербскую. Там уже который год шла гражданская война. По дороге среди зелёных садов нам то и дело попадались разбитые снарядами сёла, взорванные церкви и мечети. Мои соседи то и дело поглядывали по сторонам и молчали. В русском батальоне, который размещался в Сараеве, командир части полковник Васильев долго рассказывал нам, что сюда, в Боснию, среди солдат и офицеров был строгий отбор.

— Здесь у нас народ непьющий. И насчёт наркотиков ни-ни!

А после пригласил нас пообедать и выставил на стол водку. Валентин глянул на стол и пошутил:

— Нас тоже отбирали в эту поездку по тем же параметрам.

Вскоре начался обстрел, и нас по объездной дороге вывезли из Сараева. Поднявшись на гору, мы выпрыгнули из машины и укрылись в траншее. Дальше ехать было опасно, дорога простреливалась артиллерией боснийцев. Сербы изредка постреливали в сторону стоявших внизу домов. Валентин взял бинокль и стал смотреть в сторону Сараева, где между домов были натянуты камуфляжные сетки, а окна были закрыты листами фанеры. У крыш и проёмов домов то и дело были видны всполохи выстрелов.

— Никогда не думал, что попаду на войну, — сказал Распутин присевшему у немецкого зенитного пулемёта "Браунинг" Белову.

Надо сказать, что Василий Иванович Белов пользовался особой любовью среди сербов. Невысокий, крепенький, живой, с поседевшей бородой, он, как лесовик, ходил по траншее, обнимался с бойцами и просил записать его добровольцем в сербскую армию. Сербы, в свою очередь, расспрашивали его про Шамиля Басаева, который только что захватил больницу в Будённовске.

Позже нам показали сербское кладбище, где были похоронены русские добровольцы. Микола Яцко, украинский казак из Запорожья, Олег Бондарец из Киева, Анатолий Остапенко, Александр Шкрабов, Виктор Десятов, Юрий Петраш, Дмитрий Чекалин, — записывал в свой блокнот Распутин, вглядываясь в лица молодых ребят на обелисках, многие из которых были запечатлены ещё в советской военной форме.