Газета "Своими Именами" №48 от 26.11.2013 - [26]

Многие певцы и певицы (например, знаменитая солистка хора имени Пятницкого А.В. Прокошина, которая дала путёвку в жизнь целому каскаду песен на слова М.В. Исаковского, Н.А. Обухова, Л.А. Русланова), прославившие в мире русское и советское искусство, начинали жизнь в песне с семьи, в которой родители любили и знали толк в народной музыкальной культуре, где издавна соблюдалась преемственность поколений – при благоговейно-сакральном отношении к песне как духовному чуду. В одном из таких воспоминаний (автора, к сожалению, не помню) врезалась в память ярко изображённая рассказчиком картина, которая не забывается уже много лет. По субботам в их семье регулярно совершался незыблемый священный ритуал: после ужина глава многодетной семьи строго усаживал всех её членов, от мала до велика, за большой обеденный стол – и час-полтора в доме звучали песни, близкие им по духу. При этом требовательный домашний дирижёр очень взыскательно относился к вокальным данным и прилежности всех хористов независимо от возраста. На таком духовном монолите рождались подлинные русские самородки, прославившие во всём мире русское и советское музыкальное искусство.

Сейчас трудно себе представить подобный патриархальный семейный уклад: он давно и практически повсеместно нарушен, нередко порицается и осмеивается – как проявление тоталитаризма и бытовой, социальной несвободы, а взращивание талантов из народных глубин продолжается другими путями – собственным индивидуальным пробиванием в расчёте на случай, на удачу, на везение, а нередко и порочными методами. Поэтому вспоминать глубинные культурные традиции отцов, дедов и пращуров сегодня жизненно необходимо, поскольку они являются фундаментом нашего духовного мира и должны остаться таковым в будущем для наших детей, внуков и дальних потомков.

В моём роду не появилось профессиональных певцов, но песня жила всегда. Что бы в доме ни делала мать, она неизменно сопровождала свою работу песнями, перешедшими в наш быт из её большой сельской семьи, в которой росли 10 детей (дед до революции был сельскохозяйственным разнорабочим в большом белорусском селе Грудиновка – имении графини Толстой, кормилицы Николая II, а потом – землекопом). Многие из её песен я больше нигде и никогда не слышал, лишь иногда встречая некоторые строки в литературных произведениях. Очень любила она и советские песни, но, поскольку они и без неё звучали отовсюду, особое впечатление производили старинные:

Поехал казак на чужбину далёку

На борзом своём на коне вороном.

Свою Украину навеки покинул,

Ему не вернуться в родительский дом…

Напрасно казачка его молодая

И утро, и вечер на север глядит:

Всё ждёт-поджидает – с далёкого края

Когда же к ней милый её прилетит.

Далёко-далёко, где вьются метели,

Где страшно седые морозы трещат,

Где сдвинулись дружно и сосны, и ели,

Казацкие кости под снегом лежат…

Оттенок трагизма песенного сюжета в сопоставлении с нашим счастливым школьно-пионерским укладом создавал особый эмоциональный сплав, который был окрашен осознанным чувством социальной защищённости, и эти параллели приводили к раздумьям, рождая повышенный интерес к иным, незнакомым сторонам жизни и особенно – к истории. Другая песня – диалог с вороном – воздействовала ещё сильнее (в том же ключе):

…Расскажу тебе, невеста,

Не таясь перед тобой:

Под Варшавой есть там место,

Где кипел кровавый бой.

Бой кровавый – пир богатый

Буду помнить целый век.

Но пришёл туда с лопатой

Неизвестный человек.

Он прогнал меня насилу

И, спасая от зверей,

Закопал в одну могилу

Мертвецов-богатырей.

Такие песни, авторы которых оставались неизвестными, не входили в репертуары широко распространённой тогда художественной самодеятельности – и это было вовсе не обязательно чьим-то мракобесным запретительным произволом: просто они не всегда вписывались в праздничное настроение людей. Но эти выстраданные, рождённые трагическими всполохами ратных будней песни были то тревожными, то щемяще-грустными отзвуками суровой отечественной истории, отголосками многих военных и социальных катаклизмов и потому помогали разностороннему духовному развитию и более глубокому пониманию жизни – при отсутствии радио, а тем более телевидения.

Отец, сельский учитель (человек суровый, строгий, но при этом очень душевный), тоже постоянно что-нибудь напевал, занимаясь дома хозяйственными делами. Уроженец глухой захолустной деревушки, обеспечивавший в детские годы лыковыми лаптями всю свою родню, он только в 12 лет пошёл в школу, а затем, после окончания седьмого класса и Могилёвского педтехникума, в начале 1930-х годов стал учителем (заочную учёбу в институте прервала война). Поэтому он был советским до мозга костей, и любые брюзжания по поводу каких-либо отрицательных сторон деятельности Советской власти как государственной системы отметал решительно и аргументированно, однако не мирился с конкретными извращениями и искривлениями её политики в чиновничьей практике, за что был уважаем во всей округе. Отец очень любил советские песни, знал и помнил их стихотворную ткань, что в школьные годы, естественно, органично передалось и нам, троим детям. Помню его склонившимся над столом, на котором он, будучи завучем Маховской семилетней школы, долгими вечерами колдовал над составлением расписания занятий, напевая при этом одну за другой популярные тогда мелодии: