Газета "Своими Именами" №42 от 18.10.2011 - [36]

Вот здесь, в обращении с этими приемами, по-моему, и есть самый основной порок, который в конце концов привел многих наших композиторов к тупику. На самом деле получилось так, что усложнение этих приемов идет по неправильной линии. Не для того, чтобы в результате использования нового, усложненного приема увеличить количество слушателей, которым эта музыка станет понятней и которых она больше захватит. Не по такой линии пошли. Не по линии обогащения приемами с тем, чтобы увеличить количество слушателей, которым станут яснее мысли композитора. В литературе стремятся к оттачиванию языка, к более точным и образным выражениям. Не по этой линии идут в музыке. Здесь идет усложнение этих приемов по линии усложнения вообще. Каждый композитор считает так: я должен быть не похожим на всех остальных, кроме того, я должен быть современным. Но позвольте, современность ведь заключается не в этих приемах, а в тех мыслях, которые вы выражаете в ваших сочинениях. До революции у композиторов были одни мысли, сейчас у нас народились другие мысли, другие чувства. Вот в чем заключается современность, а не в том, что до революции можно было слушать музыку Чайковского, где мы часто слышим простое трезвучие, а теперь нам стало стыдно слушать это трезвучие. Дело в том, что до революции русские люди говорили на русском языке, но ведь теперь мы также говорим на русском языке.

В результате получилось невыносимое положение, и мы должны совершенно откровенно и прямо сказать, что наша симфоническая музыка зашла в тупик. В Советской стране не может быть искусства, оторванного от народа, а наше симфоническое творчество оторвано от народа.

Кстати о критиках. Критика пишет: вот, скажем, 9-я симфония Шостаковича: здесь выражаются такие-то чувства, такие-то мысли. Критика сейчас превратилась из критики в переводчика: этот «китайский» язык нужно перевести на русский язык, и этим делом занимается критика.

Без переводчика вы ничего не поймете. Я вспоминаю (кажется, в 1931 году) был такой эстрадный номер. Выходил на сцену человек, он сам себя объявляя и сам играл. Он объявлял: «Исторический материализм», музыка Давиденко», - садился и начинал бить кулаками по роялю и так и этак, кончал номер и уходил. Этот номер пользовался большим успехом, гораздо большим, чем сочинения самого Давиденко.

Недавно мне один писатель сказал: «Знаете, у нас есть такая советская музыка, которую можно слушать только под хлороформом».

Было решение по литературе, а потом была опубликована очень большая статья в газете «Культура и жизнь» о партийности в литературе. Я считаю, что нам давным-давно стоило поставить вопрос о партийности в музыке. Неверно, что это к музыке не относится. Вот здесь Андрей Александрович спросил: что, после статьи «Сумбур вместо музыки», эти уродливые направления в музыке изменились или нет: Имела ли эта статья какое-то воздействие или нет?

Я могу заявить совершенно определенно: если они, эти направления, изменились, то на «китайском» языке. На нашем русском языке они никак не изменились.

У нас есть достижения в других областях, в частности, есть достижения в области песни, хотя, правда, и здесь есть очень много плохого. И не случайно, конечно, что музыка Богословского к картине «Большая жизнь» была осуждена.

Должен сказать, что и в этом отношении воздействие в общем малое, но все-таки сейчас есть возможность говорить везде и называть мещанскую музыку мещанской. Появилась эта возможность. Но наши композиторы, в особенности симфонические композиторы, которые пишут симфонии и этот сумбур, совершенно отгородились от народной песни железным или даже стальным заслоном.

Голос. Вы плохо знаете.

Захаров. Нет, я хорошо знаю, я знаю лучше, чем вы. Эти композиторы отгородились от народной песни не случайно, а принципиально, ибо песня – это есть музыка, так сказать, для «черни». Об этом им нельзя сказать вслух, но это, с их точки зрения, так. Поэтому они считают, что использовать песню в их творчестве - значит деквалифицироваться, спуститься вниз. Вот что значит с точки зрения такого композитора народная песня. По-моему, наоборот, этим композиторам нужно было бы дотянуться до народной песни. Композиторы убеждены, что они понимают русскую народную песню или имеют правильное представление о ней, а я должен сказать, что они не знают и не хотят знать народную песню. В лучшем случае эти композиторы знают нотные знаки, обозначающие только мелодию песни. Кстати, иногда песня записывается не очень хорошим собирателем песен, и это не есть знакомство с песней. С песней нужно знакомиться таким образом, чтобы знать, как ее поет народ, надо прочитать много книг, нужно знать, когда люди ее сочинили, кто сочинил, какие чувства вкладывались в песню и так далее. Если бы эти наши композиторы снизошли, спустились с Олимпа на грешную землю, если бы ставили вопрос так: что же я, композитор, должен дать сейчас стране, когда идет борьба за пятилетку? Чем я могу помочь в этой пятилетке? Тогда было бы другое дело. Я должен сказать, что в Ленинграде во время блокады, когда люди умирали на заводах, около станков, эти люди просили завести им пластинки с народными песнями, а не с 7-й симфонией Шостаковича.