Газета "Своими Именами" №3 от 07.09.2010 - [42]

Знаете, что больше всего запомнилось из событий того дня? Стоит наш подбитый танк, внутри что-то горит и взрывается. Солдат, судя по внешности, нацмен из Средней Азии, подходит к танку с котелком каши, подвешенным на штыке. С чисто восточной невозмутимостью он ставит котелок разогреть на догорающий танк.

Жизнь продолжается. Обычный фронтовой Сталинградский рядовой день августа 1942 года.

Г.К.:Вы много раз поднимали солдат в атаку личным примером. Что испытывает человек в эти мгновения?

Е.Г. - Поднять бойцов в атаку? Надо вскочить первым, когда единственное и естественное желание - поглубже зарыться, спрятаться в землю, грызть бы ее и рыть ногтями, только бы слиться с ней, раствориться, стать незаметным, невидимым.

Вскочить, когда смерть жадно отыскивает именно тебя, чтобы обязательно убить, и хорошо если сразу. Подняться в полный рост под огнем, когда твои товарищи еще лежат, прижавшись к теплой земле, и будут лежать на земле еще целую вечность - еще несколько секунд. Иной раз посмотришь на небо и думаешь: в последний раз вижу. Нелегко подняться первым... Но НАДО! Есть присяга, о которой в эти минуты никто не вспоминает, есть приказ, есть долг!

Я попросился сам

Г.К.:Ваша дивизия почти полностью погибла в боях в августе-октябре 1942 года. Читал воспоминания бывшего переводчика, а затем начальника разведки Вашего полка Ивана Кружко. Он пишет, что в Вашем батальоне оставалось11 «активных штыков». Неужели потери были так велики?

Е.Г.: Дело дошло до того, что полком командовал старший лейтенант, а дивизией подполковник. Потери были страшными, а батальон - один офицер. Присылали пополнение, в основном из Средней Азии. В ту пору была популярной одна, с моей точки зрения, неудачная хохма. Командир роты просит дать объявление в дивизионной многотиражке. Текст следующий: «Меняю десять узбеков на одного русского солдата». Половина бойцов с трудом понимала команды на русском языке. Обескровленную дивизию расформировали, только сохранили штабы, а нас передали на усиление соседней части. Уже 19 ноября я форсировал Дон в районе хутора Клетский, участвуя в знаменитом наступлении, положившем начало окружению армии Паулюса в Сталинграде. Очень тяжелые бои были в декабре, когда танки Манштейна, идя на выручку окруженным, прорвали оборону нашей дивизии на внешнем обводе кольца окружения. Вот где пришлось со связкой противотанковых гранат по кровавому снегу поползать! Прикрывали штаб полка, да только штаб сбежал, нас даже не предупредив, что есть приказ на отход. Задавили нас танками, отходим по огромному снежному полю. Единицы добежали до края поля, а там наши пушки стоят. Мы кинулись на них: «Мать-перемать вашу! Почему не стреляете?!» А у них по три снаряда на орудие и приказ: стрелять только прямой наводкой! Немцы нас обошли, и к ночи я остался с группой из десяти бойцов. К тому времени у меня уже был один «кубарь» в петлицах. Бойцы говорят: «Командуй, младший лейтенант, выводи нас к своим». У меня автомат, а у остальных только винтовки, и ни одной гранаты не осталось. Рядом дорога, и по ней очень интенсивное движение немецкой техники. А по полю, где мы лежим, немцы бродят. Понимаем, что это конец: или смерть - или плен. Обменялись адресами, договорились, что если кто выживет, сообщит родным о нашей судьбе. Русские ребята к плену проще относились, мол, ну что делать, на то и война, всякое может случиться. Но мне, еврею, в плен сдаваться нельзя! Стреляться так не хочется. Жить хочется. Говорю солдатам: «Ребята, если в плен нас возьмут, не выдавайте, что я еврей». В ответ - молчание. Я все понял. Ладно, думаю, если сегодня мой черед погибнуть, хоть умру достойно, с оружием в руках. Лежим в снегу, притворились мертвыми, мимо прошли два немецких связиста, ничего подозрительного не заметили. Мороз градусов тридцать, мы в шинелях и ватниках, оставаться дальше на снегу нельзя, иначе замерзнем. Смотрю, идет в нашем направлении здоровенный немец, по карманам у убитых шарит. Сержанту, что лежит рядом со мной, показываю знаками: «Брать немца живьем». Немец приблизился, а у моего товарища нервы сдали, он в упор в него выстрелил. Сразу с дороги пулеметы начали бить в нашу сторону, стреляют из ракетниц. Побежали мы так, что олимпийским рекордсменам не снилось - откуда только силы взялись. Вбегаем в какое-то село, навстречу мне человек в белом маскхалате. Кинулся на него, повалил наземь и душить начал, вдруг заметил на шапке звездочку, из жести вырезанную. Еле руки разжал. Бойцы меня оттащили от него. Вот так к своим пробились...

Г.К.:В 1943 году Вы командовали ротой в 999-м стрелковом полку. Кровавые бои на Миус-фронте, освобождение Донбасса. Но Вы не заканчивали пехотного училища или даже полковой школы. Трудно командовать ротой без специальной подготовки?

Е.Г.: Я не думаю, что был идеальным ротным командиром. Но после года на передовой, после командования стрелковым взводом приказ принять под командование роту я воспринял без особого страха. Тем более, что в роте из-за постоянных потерь никогда не было больше сорока человек. Да и жизнь ротного на фронте очень короткая. Мне еще сильно повезло, что ротой командовал несколько месяцев – пока не выбыл из строя. Полковой «рекорд». А потом - сильная контузия, лежал в госпитале в городе Шахты, подхватил вдобавок тиф. Долгая история. Вернулся на фронт и попал уже в 844-й сп 267 сд.