Газданов - [109]

Писать в это время ему уже некогда, да и не очень хочется.

В чужом и чуждом Мюнхене Газданову явно не хватает знакомого воздуха, который, хотя и был заметно выветрен за время войны, но еще хранил запахи довоенной жизни. Он очень тоскует по Парижу…

«Дорогая Вера Алексеевна, дорогой Борис Константинович, — пишет он в декабре 1956 года Зайцевым, — спасибо Вам сердечное за Ваше письмо и пожелания. Ваш приезд в Мюнхен для меня лично был чем-то вроде душевного отдыха, настолько рад я был Вас повидать, завидую Вам, что Вы в Париже, и если мне удастся туда попасть, на что рассчитываю теоретически весной, то уж Булонь я, конечно, не объеду».

Наконец в 1959 году Газданов возвращается во Францию в качестве корреспондента, с удовлетворением замечая, что заниматься новостями ему куда милее, сидя в парижском отделении на рю де Ренн, чем на окраине Мюнхена в старом здании бывшего аэродрома, из окна которого открывался вид на гору руин — туда свозились остатки разбомбленных домов.

Приехав в Париж, Гайто вновь открывает рукопись «Пробуждения» — романа, который начал сразу после «Пилигримов» в первые годы работы на радио и отложил до лучших времен. Однако и в привычной обстановке — родной город, родная квартира на улице Брансьон — творческих импульсов оставалось немного. Перед течением времени география была бессильна. «Жизнь в Париже, — напишет он Ржевскому, — становится утомительной, не лучше, чем в Нью-Йорке». Так что закончить «Пробуждение» Газданову удалось лишь через несколько лет в Венеции, куда он теперь стал уезжать на отдых. На Французской Ривьере все давно было знакомо, исхожено. И с появлением достатка Гайто с Фаиной стали ездить в Италию, ту самую страну, о которой незабвенный Осоргин написал поэтическую книгу «Там, где был счастлив».

Итальянский воздух подействовал благотворно и с перерывом в десять лет роман был закончен. Как и предыдущий, он был создан все в том же ключе: миф о Пигмалионе и Галатее, воссозданный на современный лад, без намека на специфику российского менталитета.

Французский бухгалтер Пьер, ничем не проявивший себя до определенного возраста, во время отпуска, который он проводил в гостях у старого школьного приятеля, встречает в лесу женщину, в результате нервного потрясения потерявшую человеческий облик. Его друг Франсуа подобрал ее на дороге без сознания и с тех пор она жила в хижине неподалеку от его дома. Она ничего не помнила, совсем не разговаривала, неизвестно чем питалась — жила как дикое животное. Пьер решает взять эту женщину с собой, чтобы попытаться ее вылечить. И в конце концов у нее действительно пробуждаются память, душа, к ней возвращается разум.

В истории нет и намека на перекличку с Вольфом, с которым произошла похожая вещь. Смерть воспринимается теперь Газдановым совсем в ином аспекте, она познаваема и слабеет перед личностью, движимой страстью к добродеяниям. Вместо чтения философских работ для написания этой книги Гайто — ироничный Гайто, не доверяющий медикам, — многократно ездит на консультации в психиатрическую клинику и штудирует литературу по психологии и медицине.

Роман вышел в 1965 году все в том же «Новом журнале» и тоже был встречен молчанием. Его и вправду нельзя было причислить к достижениям, особенно на фоне новой прозы на русском языке — «Доктора Живаго» Пастернака, повести «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Создавалось такое ощущение, что написать отрицательную рецензию на писателя с устоявшейся репутацией было неловко, – после войны их и так осталось в эмиграции немного, – но публиковать положительную ни у кого рука не поднималась.

Так или иначе, но как заметил Леонид Ржевский, вспоминая о Газданове того периода, «нужды не было и в помине, а творчество не шло».

«У нас тут в Париже писать некому и не о чем, — сетует Газданов в письме к Ржевскому. — Которые еще существуют, стареют, а так как они были не очень молоды во времена Русско-японской войны, то ожидать от них юношеской литературной энергии не приходится. Единственное исключение Б. К. Зайцев. О бедном Чиннове Наталья Николаевна Степун сказала: "Он недовоплощенный". Задумал "Историю низового звена сельской кооперации в Вологодской области"».

Признания подобного рода звучали в устах Газданова намного горше известных слов Бунина: «А в общем, дорогой, вот что я вам скажу на прощанье: мир гибнет. Писать не для кого и не для чего». «Не для кого» — было в эмиграции всегда. Об этом Гайто печалился в далекие 1930-е, когда писал письма Горькому, собираясь вернуться домой, когда затеял нашумевшую дискуссию о молодой эмигрантской литературе. А вот «не о чем» — подобное состояние для писателя смертельно. И Бунину оно, видимо, было неведомо. Действительно, пятнадцать лет благополучной послевоенной жизни Гайто в плане писательства выглядели неутешительно: два средних романа и всего шесть неплохих рассказов.

Однако тема путешествия и возвращения обновленного героя сыграла значительную роль не только в газдановских книгах — ею была пронизана вся его предыдущая жизнь. И финал ее оказался также пронизан идеей возвращения.

5

В 1964 году у Газданова возобновилась связь с Россией. До этого он лишь изредка переписывался с тетей Хабе, но как писателем им, по понятным причинам, никто не интересовался. И вот совершенно неожиданно он получил письмо от владикавказского литературоведа Азы Хадарцевой, которая просила его рассказать о своем творчестве и сообщала о том, что нашла в архиве черновик письма Горького, адресованного Газданову. Для Гайто это был приятный сюрприз. После 1930-х годов книг на родину он не посылал. У них завязалась переписка, в которой Газданов сообщал, что работает над новым романом.