Гаяна - [4]

— Совершенно верно, сэр. До свиданья, сор, считайте, что ампулы в ваших руках…

Двадцать минут спустя четырехмоторный самолет отделился от земли.

3

Командир корабля Андрей Шелест хмуро посмотрел на низкие облака, закрывшие горы, прищурился от сильного ветра и поднял меховой воротник кожаного реглана.

Синоптики не ошиблись: вылететь не удастся. Надо же так случиться! До Нового года меньше восьми часов, в Ростове-на-Дону его ожидают друзья, а он… застрял здесь, в аэропорту Минеральные Воды!

Шелест направился в профилакторий[1].

Пятая палата, где только что расположился экипаж Шелеста, уже имела вполне обжитой вид: из гардероба торчала куртка бортрадиста, на тумбочке красовался раскрытый чемоданчик второго пилота Венева, в углу валялись его ботинки, на фикусе покачивался черный галстук. Сам же Петя Венев лежал на постели и задумчиво смотрел в потолок. Собственно, Детей или Петром его нигде и никто не называл. Ему шел двадцать первый год, а на вид было и того меньше. Наверное, оттого и прилипло к нему прозвище Петушок.

Характера он был живого, житейские огорчения стекали с него, как с гуся вода. Пожалуй, главным недостатком его была всегдашняя пылкая уверенность в том, что всякое желание легко исполнимо.

В свободные минуты Петушок очень любил фантазировать на самые различные темы. Так было и сейчас. Размечтавшись, Петушок окликнул бортрадиста Черныша, углубленного в какие-то расчеты:

— Серафим!

— Погоди, не сбивай… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать семь тысяч шестьсот километров умножить на…

— Что ты подсчитываешь?

— Сколько я заработал в этом месяце.

— К чему? Есть плановый отдел, бухгалтерия, там и подсчитают.

— Это когда еще будет, а я хочу сейчас знать… Ну, что ты хотел сказать?

— А! Вот послушай, Сима. Пройдет сколько-то лет, и мы будем летать на сверхскоростных реактивных самолетах. А?

— Ну и дальше…

— Вот, говорю, будут полетики! Скажем, высота тысяч сорок метров, а скорость — тысяч десять-двенадцать километров в час.

— Недурно, — заинтересовался Серафим. — Особенно если километровые будут платить по повышенному тарифу.

— И вот несемся мы в Москву откуда-нибудь с Южного полюса и еще над Кавказом включаем командную радиостанцию. Я начинаю: «Я — борт такой-то, вошел в вашу зону, разрешите вход в малый круг…» А над Харьковом командир спокойно так говорит мне: «Будьте настолько любезны, уважаемый товарищ Венев, выпустите шасси!» Каково?

— Отлично! — оживился Серафим. — Может, так и будет. А дальше?

— А потом ты превратишься в старого хрыча и будешь рассказывать внукам: «Да, детки, летали мы когда-то в Москву на воздушных кораблях с поршневыми моторами. От Ростова до столицы долетывали запросто за три часа…» А внучата тебя на смех поднимут: «Брось, дедушка, за три часа до Луны долететь можно…» А ты им — доказывать…

— «Старый хрыч», — буркнул Серафим, — такое скажешь!

— Боишься старости?

— А ты?

— Я — нет! Как седина полезет мне в бороду, я сейчас же к медикам… Включат они какую-нибудь чертовину — и сразу лет двадцать простят мне. А вот еще…

Но тут в палату вошел Шелест. По тому, как тяжело ступал командир, они поняли: аэропорт будет закрыт непогодой всю ночь.

— Туман — хоть лопатой разбрасывай… Засели мы, братцы, денька на два, — вздохнул Шелест.

— Да, не зря цыган две зимы менял на одно лето! — заметил Петушок.

— А Новый год? — спросил Серафим.

— Здесь встретим, конечно.

— Оно так, да скучновато будет.

— Кого-нибудь пригласим, потанцуем…

— Ладно, идемте в столовую продлевать свою жизнь, — сказал Серафим.

К ночи ветер стих, и в морозном конусе света от фонаря над перроном кружились мелкие жесткие снежинки. Петушок и Серафим шли к аэровокзалу. У входа они, точно по команде, остановились.

Перед ними, прислонясь к двери, стояла девушка в темно-синем пальто, отороченном белым мехом, и в такой же шапочке. Свет играл на ее волнистых волосах, и они отливали темным золотом. Лицо у девушки чистое и нежное, с открытым лбом, тонким маленьким носом и чуть заостренным подбородком. Глаза темно-серые, с голубыми искорками. Когда шальные снежинки упали на ее губы, она улыбнулась и на щеках возникли крохотные тени.

— Добрый вечер! — почти одновременно сказали Венев и Черныш.

— Уже ночь, — заметила она.

— Да, правда. И еще новогодняя… Девушка вздохнула и промолчала.

— Разрешите пригласить вас в нашу скромную компанию? — произнес Петушок.

— Мы же не знакомы. Я только знаю, что вы пилот нашего самолета, и все…

— Познакомимся.

— Так сразу?! — удивилась девушка. — Под Новый год разрешается, — уверил Петушок.

— Впервые слышу, — с сомнением ответила девушка, но сама уже повернулась, и по ее лицу было видно, что ей приятно смотреть на Петушка. Серафим досадливо поморщился, бросил в урну недокуренную папиросу и ушел.

— А что в таком знакомстве предосудительного? — продолжал Петушок просительным тоном.

— Ничего. Но я не вижу и необходимости.

— Но ведь и вреда не будет? — Лично мне — нет.

— В таком случае, разрешите представиться: Петр Венев.

Девушка невольно рассмеялась, протянула ему руку и просто сказала:

— Нина Константиновна Тверская.

— Все пассажиры разъехались встречать Новый год, а вы? — спросил Петушок.