Гай Юлий Цезарь - [39]

Сулле в то время было около пятидесяти пяти лет. Пьяные дебоши, которые он устраивал практически каждую ночь с момента своего возвращения и завоевания Рима, оставили на нём свой отпечаток. Его лицо ещё больше покрылось прыщами и пятнами, а когда он поворачивался для того, чтобы поговорить с одним из своих фаворитов (среди которых были как сенаторы, так и актёры), стоящих подле него, в его жестах проявлялось что-то болезненное. Однако огромная сила воли этого человека так же, как и раньше, находила своё выражение в ровном взгляде больших голубых глаз. Всё то время, пока мои друзья говорили о моих достоинствах и упрашивали его смилостивиться, он не сводил своих глаз с моего лица. Несмотря на то что мне казалось, что смерть близка, я был полон решимости держаться до конца с достоинством и уверенностью и сам внимательно разглядывал Суллу, так как мне хотелось понять, как он реагирует на слова моих друзей. В особенности я надеялся на то, что благоприятное впечатление произведут слова весталок о той сознательности, с которой я исполнял свои обязанности жреца: ведь он уважал традиции (когда они не стояли у него на пути) и опыт. Однако твёрдый взгляд его голубых глаз ничего не выражал. Когда все сказали то, что хотели, он ещё некоторое время не сводил с меня взгляда, и я не мог понять, принял ли он какое-либо решение, вынес ли вердикт, или даже сейчас какое-либо соображение может изменить его мнение в ту или иную сторону. Неожиданно он перестал смотреть на меня, и я почувствовал некоторое облегчение. Сулла повернулся к моим друзьям и серьёзно сказал — факт, который часто забывают те, кто рассматривает его слова как шутку: «Ваша победа, получайте его! Но знайте: он завязывает свой пояс, как девочка, однако в одном Цезаре таится много Мариев».

Когда я услышал эти слова, то испытал огромное облегчение и даже готов был, как и полагается вежливому человеку, выразить благодарность Сулле, но он отвернулся, и стало совершенно очевидно, что он не ждёт от меня ничего подобного. После того как я обнял свою мать и друзей, мы вернулись домой, к огромной радости Корнелии, и весь оставшийся день провели, отмечая моё счастливое освобождение. Во время праздника мы часто вспоминали слова Суллы, не принимая их всерьёз. В действительности же эти слова стали настоящим предсказанием. В моей внешности не было ничего, что напоминало моего дядю; это и имел в виду Сулла, когда сказал о том, как я завязываю свой пояс. Я не давал никаких оснований думать, что смогу воссоздать партию и продолжить дело Мария. Сама эта идея в то время могла показаться абсурдной. Без сомнения, и самому Сулле она казалась таковой, и, возможно, поэтому он пощадил меня. Кроме того, Сулла редко поступал вопреки своим предчувствиям, которые, как и в этом случае, оказались настолько точными, что можно было говорить о способности к предвидению. Именно это качество, а вовсе не выдающиеся тактические или организаторские способности, явилось причиной его многочисленных побед в боях. Сам Сулла понимал это, но воспринимал с какой-то особой точки зрения. Редко когда он хвастался своими великими достижениями, но считал, что то, что он называл удачей, заслуживало поклонения. В честь этого он взял себе имя Феликс, то есть «счастливый», и назвал двоих своих детей, мальчика и девочку, Фавстом и Фавстой, что означает «удачливые». И хотя во всём другом Сулла был даже скромен, здесь он продемонстрировал беспрецедентное высокомерие в римской истории. Он считал, что обладает сверхъестественной силой и ему присуще нечто божественное, что ставит его выше других. Эта идея обожествления или полуобожествления главы государства является характерной для восточной культуры, и в определённые периоды истории она отвечает требованиям времени. Мне самому сейчас поклоняются как богу, но надо посмотреть, станут ли обожествлять правителей после моей смерти и будет ли это так же необходимо для западной цивилизации, как и теперь. Конечно же в двадцать один год я не мог даже представить себе, что стану первым римлянином, который официально получит подобные почести. Возможно однако, что Сулла с его удивительной интуицией мог, долго изучая моё лицо, заметить присутствие тех сил, о которых я сам ещё не подозревал, и из суеверия сохранить мне жизнь.

Естественно, я был счастлив, что мне удалось избежать смерти. Однако вскоре стало абсолютно ясно, что, хотя в Риме я мог, пусть на время, почувствовать себя в безопасности, рассчитывать на настоящую стабильность и карьеру не приходилось. Поэтому я был рад, когда мне предложили место в свите нового претора в Азии, Марка Терма. Место это не было уж очень выгодным и не давало особых перспектив для роста. И всё-таки оно гарантировало мою личную безопасность и, по крайней мере, на время освобождало меня от постоянных домогательств моих кредиторов. Я сожалел о том, что мне приходилось покидать свою семью и жену, но почти совсем не думал, что оставляю также Рим, город, в котором прошли всё моё детство и юность. Когда я отправился на Восток, то неожиданно, к огромной своей радости, обнаружил, что могу дышать свободно.