Гавен - [18]

В конце октября политические заключенные в централе тяжко пережили смертный приговор, вынесенный Ревельским временным военно-окружным судом Кришьяну Бочу, прозванному в народе «крестьянским генералом» за его выдающуюся роль в организации вооруженного восстания в 1905 году в Руйенах. Его казнь потрясла революционеров. Тем более переживали ее товарищи, близко знавшие Боча.

С воли поступали все новые вести о продолжающихся арестах и непрекращавшихся репрессиях. Так политзаключенные узнали, что 14 декабря ночью были арестованы восемнадцать участников очередной подпольной конференции рижской организации СДЛК, собравшейся в необитаемом доме под Ригой.

До конца 1908 года в крае сохранилось «военное положение», потом Курляндию и Лифляндию перевели на положение «усиленной охраны». Продолжали действовать временные военные суды. Большие жертвы понесла рабочая молодежь — дружинники, участники вооруженных организаций. Боевиков, как правило, приговаривали к смертной казни — повешению или расстрелу. Испытанные кадры партии, руководившие революционными боями, оказались в тюрьмах и в ссылке. Лишь немногим руководящим деятелям и комитетчикам СДЛК удалось уйти в подполье. Отдельные деятели СДЛК перебрались в Петербург и Москву, в Баку, Николаев, Харьков и другие рабочие центры.

РИЖСКИЙ ЦЕНТРАЛ

Рижский централ был построен в канун 1905 года в предвидении надвигавшихся революционных бурь. Сюда попадали со всех концов России «сливки» — опаснейшие политические «преступники», главным образом приговоренные к долгосрочной и бессрочной каторге. Среди них латышские социал-демократы составляли авангард.

Рижский централ с самого начала пользовался мрачнейшей славой среди прочих каторжных тюрем России. По жестокости режима он стоял в одном ряду с самыми суровыми каторгами Сибири и Севера страны.

В годы реакции централ был переполнен. В камерах, рассчитанных на двадцать пять заключенных, содержали шестьдесят и больше. Даже в одиночках сидело по нескольку узников. В одном из донесений департаменту полиции лифляндский губернатор писал: «Тюрьмы переполнены как в Риге, так и в уездах до крайней степени. Иногда невозможно даже за неимением места разобщить политических от уголовных арестантов». Власти страшились общения политических с уголовными, так как через них часто устанавливалась связь с волей.

В камерах стоял смрад от общих параш, а окна были заколочены и не открывались ни летом, ни зимой. С первого дня заключения арестованному приходилось вести борьбу за глоток свежего воздуха, за глоток чистой воды, против паразитов и грызунов, за какой-то санитарный минимум, борьбу против червей в постылой баланде и в прокисшем хлебе. Приходилось бороться за право курить, за право читать и писать, иметь в камере перо и чернила и часто за право свиданий с родными и близкими. Всякий попавший в эту каменную неволю втягивался в постоянную непрекращавшуюся борьбу против жестокости режима и произвола тюремщиков, поощряемых высшей властью.

По числу смертных казней в годы революции и в первые годы столыпинской реакции Рига и централ занимали одно из «почетных» мест в таблице русских городов. В эти годы казнили: в Варшаве — 851 революционера, в Риге — 515, в Екатеринославе — 481, в Петербурге — 278, в Орле — 270, в Тифлисе — 260, в Киеве — 232, в Нижнем Новгороде — 228 и т. д. Во всем мире в 1908 году казнено по приговорам судов — 2311 человек, в том числе в царской России — 1340 революционеров.

В Рижском централе расстреливали и вешали политических тут же, за тюремной оградой, на пустырях Матвеевского кладбища, где под безымянными могильными холмами похоронено много жертв реакции. Узникам иногда удавалось наблюдать из окон камер процедуры казней, совершавшихся при свете факелов и «летучих мышей». Они строились в живые пирамиды, чтобы по очереди добраться до решетки и разглядеть все.

Нередко тюремщики, заметив наблюдавших, открывали огонь по окнам. Не один политический пал жертвой таких обстрелов. Из окон неслись протесты против казней. Бывало, до камер доносились крики уводимых на казнь: «Прощайте, товарищи!» Тогда вес заключенные, разбуженные перестуками, скандировали: «Прощайте, товарищи!» Политические пели «Красное знамя», «Вихри враждебные» и другие гимны. Раздавались выкрики: «Долой самодержавие! Долой палачей! Да здравствует революция!» И все это перекрывало пение: «На бой кровавый, святой и правый марш, марш вперед, рабочий народ…»

В камеры политических попала статья Л. Н. Толстого «Не могу молчать», переведенная на латышский язык. В отрывках она была напечатана еще летом в петербургской газете «Речь» и в других газетах. Толстой писал: «Семь смертных приговоров: два в Петербурге, один в Москве, два в Пензе, два в Риге. Четыре казни: две в Херсоне, одна в Вильне, одна в Одессе… И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы… вот второй, третий год непрестанные казни, казни, казни».

Толстой обличал власти, утверждавшие, будто все ото «делается во имя общего дела, во имя обеспечения спокойствия жизни людей, живущих в России». Он писал далее: «Для меня, стало быть, нищета народа. Для меня все эти высылки людей… эти сотни тысяч голодных, блуждающих по России рабочих, для меня эти сотни тысяч несчастных, мрущих от тифа, от цинги в недостающих для всех крепостях и тюрьмах. Для меня страдания матерей, жен, отцов, изгнанных, запертых, повешенных… Для меня закапывание десятков, сотен расстреливаемых… Для меня эти виселицы с висящими на них женщинами, детьми, мужиками; для меня это страшное озлобление людей друг против друга».