Гавел - [172]

. Речь шла не о классической политической партии, а скорее о коалиции нескольких партий, базирующейся на поддержке друзей и соратников Гавела по дореволюционным и революционным временам, которые теперь принадлежали к разным политическим партиям. Это могла бы быть и одна из существующих политических партий, готовая признать Гавела своим лидером и включить в программу его идеи. Для этой цели вполне подходила, например, осиротевшая часть Гражданского форума, называвшаяся теперь «Гражданское движение», или же это могло быть совершенно новое движение, которое предложило бы политическое пристанище любому, кто продолжал поддерживать идею чехословацкой федерации как демократической, светской, гуманистической, современной и культурной страны.

Гавел был настроен скептически, но выслушать нас не отказался. Ситуация продолжала ухудшаться, и в один из февральских уикендов 1992 года в замке в Ланах было устроено что-то вроде «штабных учений» для гавеловской команды; на этих «учениях», с учетом приближавшихся июньских парламентских выборов, встретились две группы – «партийная» и «антипартийная». Результат оказался неопределенным. «Антипартийной» группе пришлось признать, что без организованной политической силы президент вряд ли сумеет остановить грядущий распад страны или настоять на реализации своих дальнейших планов. «Партийной» же фракции, куда входил и я, пришлось признать, что подобный шаг изменил бы принципиальным образом всю суть гавеловского президентства и вовлек главу государства в каждодневное политическое «перетягивание каната», чего Гавел никогда не хотел.

Через два дня стало ясно, что Гавел и сам против такого шага. На обсуждении прошедших «учений» он перечислил все аргументы в пользу создания партии. Да, подобная сила могла бы пригодиться, сказал он, но тут же добавил, что ему сложно представить, что он ее возглавит. Собственно, во время этого обсуждения он повторил возражения, высказанные им в статье «На тему оппозиции» 1968-го года. И что бы там ни думали советники из обеих фракций, они тоже не видели его в такой роли. Да и, откровенно говоря, это было уже неважно. Время ушло.

Когда последняя попытка подписать одобренный экспертами обоих республиканских правительств в марте 1992 года в Миловах договор между двумя республиканскими парламентами провалилась при голосовании в президиуме Словацкого национального совета, не добрав один голос, стало ясно, что развод неизбежен. Впрочем, даже если бы этот договор между двумя правительствами, быстро терявшими общественную поддержку, и был подписан, после июньских выборов его, скорее всего, все равно оспорили бы. Согласно мнению Мечьяра, миловский документ вообще не мог считаться договором.

На выборах Движение за демократическую Словакию превзошло результаты опросов общественного мнения, ожидания собственных сторонников и надежды на худшее своих федеральных противников, одержав убедительную победу. «Гражданская демократическая партия» Вацлава Клауса столь же безусловно победила в Чешской Республике. Гражданское движение провалилось по всем направлениям и даже не попало в парламент.

Последовал окончательный решающий акт чехословацкой истории – и один из самых упорядоченных процессов разделения страны в истории человечества. Планировал его и руководил им не Гавел, на чью долю выпала невыполнимая задача: сформировать федеральное правительство из представителей двух партий, лидеры которых не могли договориться ни о чем, кроме того, что президент не должен иметь право контроля, и не Мечьяр, который не был стопроцентно уверен, что ему выгоднее: добиваться полной независимости или как можно лучше распорядиться сложившейся ситуацией, а самый рациональный и самый решительный из этой тройки – Вацлав Клаус.

Как экономист чикагской школы Клаус с трудом представлял себе свою работу в правительстве, которым руководит – единолично или вдвоем с ним – Мечьяр, чьи экономические воззрения были близки к корпоративистским представлениям о государственном устройстве. Личные особенности этих двух людей, их упрямство и непоколебимое желание стоять на своем сулили схватку апокалиптического масштаба. А еще Клаус знал, что при новом Федеральном собрании не существует надежды на выход из конституционного тупика и достижение компромисса, который позволил бы продолжить реформы. И этот холодный и логически мыслящий шахматист, отбросив все невозможные решения, понял, что остается лишь одно: разделить государство, которое просуществовало 74 года и которое, возникнув из руин после Первой мировой войны, пережило, хотя и с трудом, еще и Вторую мировую.

Убеждать Мечьяра почти не пришлось. После переговоров в невероятных интерьерах брненской виллы «Тугендхат» спикеры обоих партийных лидеров сообщили, что обе партии договорились о разделении Чехословакии еще до конца текущего года.

По мере того как в президентскую канцелярию приходили сообщения об итогах выборов, и Гавел, и его советники все отчетливее понимали, что по федерации и по президентству Гавела вот-вот прозвонит колокол. Для Гавела это означало не только катастрофическое политическое поражение и крах руководимого им государства, но и удар в самое сердце его собственной философии толерантности и гражданского – в отличие от национального – этоса. Вдобавок перед ним тут же встала сложная конституционная проблема. Как глава государства, присягнувший на верность целостности федерации и ее конституции, он должен был быстро сделать выбор: или выступить против принятого решения, которое в конце концов было всего лишь договоренностью лидеров двух политических партий (хотя оба и были легитимными победителями демократических выборов в соответствующих частях страны), или смириться с неизбежным. И снова мы дни и ночи напролет анализировали различные возможности – и ни одна из них не давала президенту шанса выйти из сложившегося положения с честью. Гавел был внутренне убежден – да и не скрывал этого, – что уж если федерация должна разделиться, то произойти это может только по итогам общенационального референдума, а не на основании закулисных договоренностей, тем более что ни одна из победивших партий во время предвыборной кампании не обозначила четко свое намерение разделить страну. Но вместе с тем он знал, что решение о проведении референдума должно быть принято конституционным большинством обеих палат Федерального собрания и что такое большинство получить невозможно. Вдобавок Гавел ясно отдавал себе отчет в том, что даже если бы каким-то чудом требуемое большинство голосов и было получено и даже если бы большинство избирателей Чехии и Словакии высказалось за сохранение общего государства (о чем по-прежнему свидетельствовали результаты опросов общественного мнения), принципиально бы это ситуацию не изменило. Парламент был бы все так же заблокирован, патовая ситуация с конституцией осталась бы неизменной, а страна была бы по-прежнему парализована. На горизонте маячил призрак распада демократических институций. Референдум может справиться с кризисом только в том случае, если проигравшее меньшинство признает свое поражение. В странах с незрелой демократией, где таких проигравших много, а настроены они решительно, подобные гарантии дать нельзя, а ведь чехословацкий кризис происходил не в вакууме. Продолжавшемуся жестокому кровопролитию в бывшей Югославии референдум как раз предшествовал: он проводился в четырех из шести союзных республик. И хотя Гавел с трудом мирился с необходимостью легитимизировать процесс разделения страны, он знал, что попытка в полной мере воспользоваться всеми преимуществами должности президента для того, чтобы этот процесс остановить, чревата огромными рисками. Свое отношение к ситуации, которая, как он надеялся, никогда не возникнет, Гавел высказал еще год назад: «Чем годами жить в недействующей федерации или в какой-нибудь псевдофедерации, которая только мешает и создает сложности, лучше жить в двух самостоятельных государствах»