Гавел - [129]

Могло ли все сложиться иначе, если бы Форум оказался лучше подготовленным, его переговорщики и активисты – более опытными, а политическая воля – более непреклонной? Почти наверняка да, потому что история – это сад с целой сетью тропинок, многие из которых заросли травой. Однако Форум действовал правильно, когда стремился снизить риски, – и действовал он так не только из соображений гуманизма. Если бы дошло до насилия, то одна часть вооруженных людей одержала бы верх над другой и после своей победы провозгласила демократию, как это случилось в Румынии. Но это были бы никакие не демократы – у демократов оружия в руках не было. Трудно даже вообразить результат, достигнутый со столь малыми издержками и с такими огромными преимуществами, чем тот, которого добились Гавел и его команда, – отчасти благодаря импровизации, отчасти – везению, отчасти – слабому сопротивлению другой стороны, но в основном благодаря их собственной осторожности и сдержанности. Реформаторов 1968 года критиковали в том числе и потому, что они явно переоценили свои силы и недооценили очевидные риски. Гавел сумел избежать этой ошибки.

Благодаря аккуратному, едва ли не вкрадчивому подходу к делу он наконец стал единственным реальным кандидатом в президенты. На некоторых направлениях его успех был почти триумфальным. Гавел уже прилежно готовился к избирательной кампании, которая вполне отвечала его вкусам человека театра. Теперь, когда у него не осталось соперников, а правительство и оппозиция договорились, что президент будет избран согласно действующей конституции действующим же парламентом, слегка обновленным за счет тринадцати кооптированных депутатов (один из множества парадоксов того времени состоял в том, что именно коммунисты внезапно завели речь о прямых выборах президента), идея кампании была отброшена как несостоятельная. Однако Гавел чувствовал потребность хотя бы представиться избирателям и потому обратился к народу в вечернем эфире государственного телевидения. Накануне Рождества он чуть не вызвал настоящий бунт, когда заявил с экрана о том, что, мол, не пора ли уже принести извинения за выселение из Чехословакии в конце Второй мировой войны трех миллионов судетских немцев[757]. Даже легкий намек на нечто подобное входил в резкое противоречие с сорока годами коммунистического воспитания, воззрениями марксистских историков и глубоко укоренившимся недоверием к немцам, накопившимся за тысячу лет общей и не всегда идиллической истории. В следующие дни Гражданскому форуму пришлось объяснять, что Гавел не то имел в виду, и одновременно, не отрицая самой сути его слов, стараться загладить могущее возникнуть впечатление, будто он недостаточно квалифицирован, чтобы быть президентом. Но Гавел, хотя, может, и выразился недостаточно точно, относился к тому, что сказал, совершенно серьезно и нимало не удивился, что эти его слова вызвали сумятицу[758]. Семь лет спустя правительство и парламент Чешской Республики пришли к такому же заключению[759].

Утихомириться всем помогло Рождество – первое за несколько десятилетий, когда люди не опасались открыто славить рождение Христа и столь же открыто посещать храмы. Может, подарков оказалось чуть меньше обычного, потому что головы чехов и словаков в последние недели были заняты другим, но зато благожелательности хватало с избытком – казалось даже, что ее хватит на века. Казалось…

Праздничная атмосфера все еще не испарилась. Многие зарубежные друзья – и чехи, и иностранцы – воспользовались праздниками, чтобы приехать и самим послушать, как бьется сердце свободы. За два дня до президентских выборов Уильям и Венди Луерсы пригласили Гавела, Динстбира и прочих «отщепенцев», стремительно становившихся министрами, послами и высокопоставленными чиновниками, в ресторан «У Семи ангелов» в Старом Городе, где все они собирались раз в год вот уже пять лет, – теперь впервые (и в последний раз) без сопровождающих из числа сотрудников правоохранительных органов. Во время застолья с обилием безумных тостов посол Луерс сравнил атмосферу Бархатной революции «с мистическим религиозным переживанием» или даже «с волнующим ощущением, из которого чехи черпали свою силу на всем протяжении долгих тяжелых лет коммунизма, – с оргазмом»[760]. Если говорить об участниках той вечеринки, то они – я сужу, впрочем, только по себе – были слишком измотаны шестью неделями революционного кипения, чтобы всерьез задумываться и о первом, и о втором.

29 декабря Гавел был представлен Александром Дубчеком Федеральному собранию в качестве кандидата в президенты, а затем избран на этот пост. Внушительности и торжественности действу добавило исполнение в соборе Святого Вита гимна Te Deum («Тебя, Бога, хвалим»). Люди обнимались, улыбались, радовались. Испортили общую картину всего несколько мелочей. Опытный бюрократ Чалфа отнесся к своей задаче обеспечить Гавелу голоса слишком уж старательно[761]. Выбрали Гавела единогласно; на итоги выборов это, разумеется, не повлияло, однако проведенное голосование продемонстрировало как извращенное представление о коммунистическом фетише – единомыслии, так и некое серьезное эстетическое упущение. О таком варианте заранее не подумали, да и последствия процедуры голосования тоже никого не занимали. Скорее всего, подобного попросту никто не ожидал. Но коммунисты – да и не только они – могли бы все же повести себя с большим достоинством. Вторая досадная мелочь – это гавеловский темно-серый костюм, который один биограф назвал «поношенным»