Гавел - [126]

.

Благодаря своему прошлому ему не пришлось даже выдвигать собственную кандидатуру. За него это сделали другие. Его сомнения и возражения никогда не принимали форму отказа от выдвижения или поиска альтернатив, скорее это были своего рода переговоры между Гавелом – и Гавелом. Он был достаточно проницателен, чтобы понять, какую степень отречения от личной жизни означает должность президента. Поэтому ему требовалось согласие Ольги, которое она – отнюдь не автоматически – в конце концов очень неохотно дала. Он отдавал себе отчет в том, какие препятствия предстоит преодолеть, и полностью принял идею своего выдвижения только после того, как был практически уверен, что выиграет. Уважая контрпретендентов, он не отмахивался от их выдвижения и сознавал, что любого президента ждет нелегкий путь: вначале с ним будут связаны чуть ли не экстатические надежды, а затем – столь же неконтролируемая фрустрация, когда надежды окажутся несбыточными.

Нежелание Гавела соглашаться на президентство, хорошо заметное в аудиозаписях дискуссий Гражданского форума еще от 7 ноября[746], таким образом, лучше всего можно объяснить цепью тактических шагов, потребностью нащупать верную позицию и выбрать подходящее время, а также стремлением застраховаться на случай неожиданных перемен. Вместе с тем это было также отражением истинной скромности Гавела и его сомнений при мысли о собственном возвышении. Чувство вины, которое охватывало его с каждой новой победой, каждой новой полученной наградой и выпавшей честью, не могло покинуть его сейчас, когда он должен был удостоиться высшей чести. Однако это был внутренний психологический процесс, который проявлялся лишь в словах и в несчастном выражении лица, но ни в коей мере не в соответствующих поступках. Именно поэтому некоторые его друзья говорили, что лучше бы ему большую часть своих сомнений оставлять при себе. О том, кому первому пришла в голову мысль, что Гавел должен быть президентом, ведутся споры, отчасти имеющие характер конкурентной борьбы. Ольга, знавшая его лучше всех, подозревала мужа в президентских амбициях десятилетиями. Павел Тигрид предсказал его президентство в печати почти за год до того, как оно стало явью[747]. Павел Когоут предполагал его избрание[748], а Даниэл Кроупа был в нем уверен[749].

Над автором этих строк некоторые коллеги-журналисты посмеялись, когда он предрек это летом 1989 года. Михаэл Коцаб поставил вопрос о выдвижении Гавела в президенты на расширенном заседании кризисного штаба Форума 5 декабря, открыв дискуссию, которая ни к чему не привела. В перерыве, однако, тесный круг сподвижников Гавела присвоил эту идею себе, представив затем остальным наполовину согласного кандидата. Организованные на скорую руку «праймериз» завершились единодушным одобрением кандидатуры Гавела, если не считать шестерых воздержавшихся. Трое из них, входившие в число самых близких товарищей Гавела по борьбе в диссидентские годы, были когда-то коммунистами[750]. Двое других, видимо, воздержались по личным причинам. Шестым же воздержавшимся, согласно рукописному протоколу заседания[751], был экономист из «серой зоны», которого привела хорошая знакомая Гавела Рита Климова. Звали его Вацлав Клаус, хотя Гавел во время первой встречи с премьером Адамецом представлял его как доктора Вольфа[752].

Путь на Град

Господа из Замка чрезвычайно щепетильны, и я убежден, что один вид чужого человека, особенно без предупреждения, будет им невыносим.

Франц Кафка. Замок

(перевод Р. Райт-Ковалевой)

Десятого декабря, в день, когда президент Гусак назначил новое правительство и стремительно ушел в отставку, Иржи Бартошке предстояло предложить кандидатуру Гавела ликующей толпе на Вацлавской площади. Сегодня он признается, что страшно волновался, но успокоился после слов Гавела: «Иди давай, у тебя зрителей больше, чем у Элвиса Пресли»[753]. Эта процедура не только очень подошла именно для такой массовой аудитории, но и, судя по всему, поставила крест на президентских амбициях подавшего в отставку премьера Адамеца. Уже упоминавшаяся встреча Гавела с Чалфой 15 декабря поспособствовала соблюдению парламентской процедуры. Если кого-то удивляет, как это возможно – на встрече двоих мужчин (ни один из которых даже не был депутатом) заранее определить, как именно проголосует двухпалатный, состоящий из 350 депутатов парламент, надо понять, что представляло из себя тогдашнее Федеральное собрание: депутаты настолько привыкли выполнять приказы, что избрали бы президентом даже Дракулу, если бы сверху поступило такое распоряжение. Перед его воротами гудела многотысячная толпа; в подобной ситуации опасаться внезапного проявления депутатами вольномыслия было бы по меньшей мере странно. Впрочем, сразу после того, как Гавел был избран, коммунистическая номенклатура уничтожена, а революционная волна пошла на спад, Федеральное собрание принялось настойчиво продвигать собственную повестку.

Итак, появилось несколько других кандидатов, и по крайней мере один из них мог составить Гавелу вполне серьезную конкуренцию. Все они прежде были членами компартии и в той или иной мере олицетворяли прошлое. Во времена Пражской весны 1968-го Честмир Цисарж был кандидатом в президенты от студентов, Вальтер Комарек – экономическим советником Фиделя Кастро, а Зденек Млынарж – одним из виднейших реформаторов в стане коммунистов. Однако главным конкурентом был, разумеется, Александр Дубчек – проигравший герой, главный символ того краткого периода надежд. Избирательная кампания первых двух кандидатов так никогда и не началась, а свою Зденек Млынарж провалил, неудачно выступив по телевидению. Но с Дубчеком все обстояло иначе. В стране он пользовался огромной популярностью – прежде всего потому, что был симпатичным человеком; за границей он был самым известным чехословацким политиком… вдобавок он был словаком, что играло ему на руку, пока кабинет министров возглавлял чех Адамец. Однако куда менее привлекательными оказались его вечные жалобы, которыми он сыпал после двадцатилетнего политического уединения («Сделать такое со мной!» – горестно воскликнул он ранним утром 21 августа 1968 года, узнав о советском вторжении), и его усугубившиеся с возрастом слезливая жалость к себе и иррациональное упрямство. Дубчек выдвинул свою кандидатуру едва ли не первым и не собирался сдаваться без боя.