Гавел - [125]

Вторая гипотеза исходит из эмпирического факта, что, несмотря на все преступления, беззакония и несправедливости коммунистической эпохи, многие из которых являлись наказуемыми даже на основании тогдашнего уголовного кодекса, коммунистическая партия и конкретные виновники всех этих бед отделались очень легко. Почти никого не отправили за решетку, кроме нескольких, например, таких, как секретарь пражского горкома партии Мирослав Штепан, который, к своему несчастью, распорядился жестко подавить мирную демонстрацию на Вацлавской площади во время Палаховой недели в январе 1989 года. Но и он через год получил условно-досрочное освобождение.

Вопрос, имело ли место тайное соглашение между Форумом и коммунистами, следует отделять от двух других: несет ли Форум политическую ответственность за «бархатное» отношение к коммунистам, и если да, то насколько правильной была его позиция. Ответ на первый вопрос – однозначно отрицательный. За двадцать пять лет архивных разысканий и журналистских расследований не найдено никаких доказательств того, что кто-либо подумывал о возможности такого соглашения. Наиболее убедительный довод против такого предположения – это то, что такое соглашение не стоило бы даже бумаги, на которой оно было бы написано. В стремительно изменяющихся обстоятельствах, когда коммунисты теряли один за другим инструменты власти, не существовало никаких внутренних или внешних гарантий, на которые обе стороны могли полагаться, никакого третейского органа и никакого взаимного доверия. Мысль, что вчерашние диссиденты и узники заключат джентльменское соглашение со своими тюремщиками, просто смешна.

Однако ответ на тот же вопрос будет несколько иным, если слово «соглашение» в нем заменить словом «договоренность». С позиций режима в этом и должна была состоять истинная сверхзадача переговоров, поскольку, если взглянуть на тогдашние события из сегодняшего дня, переговариваться было практически не о чем. Режим отстранялся от власти безоговорочно, а повстанцы безоговорочно, пусть и не слишком охотно, брали власть в свои руки. Поэтому переговоры служили в первую очередь другой, главной цели любого переговорного процесса: выяснить намерения и прощупать решимость и волю другой стороны. Через несколько дней переговоров уходящие власти, к своему большому облегчению, должны были понять, что Гавел & Co не грозят железным кулаком. Об этом говорил весь ход минувших событий. Ненасильственный, бархатный характер революции был совершенно естественным. Толпе на Вацлавской площади не обязательно было читать «Силу бессильных» для того, чтобы сделать одним из своих лозунгов фразу «Мы не такие, как они». И так же, как Гавел с коллегами, толпа не могла не видеть, что коммунисты не собираются сопротивляться до последнего, что у них уже нет ни воли, ни выдержки и ни малейшей причины затягивать противостояние. Гавелу попросту не нужно было заключать какие-либо соглашения.

Эти рассуждения можно отнести и к гипотетическому личному соглашению Гавела с Чалфой. В этом случае речь шла, вероятно, о чем-то большем, нежели договоренность, но и о чем-то меньшем, нежели соглашение. Чалфа, бесспорно, выполнил свою часть не сформулированной детально сделки, а Гавел не нарушал своих обязательств в течение следующих двух лет. Разница состояла в том, что хотя Гавелу, по-видимому, совершенно не нужны были соглашения с коммунистами, ему нужен был Чалфа, причем не только как толковый чиновник, каковым тот себя зарекомендовал, но и как символ национального консенсуса и успокоительное средство. Его положение и то, что каждый день он был на виду, могло помешать его бывшим товарищам пойти на какую-нибудь авантюру. И наконец, согласно неписаному обычаю, который соблюдался и при коммунистах, если президент был чех, то премьером должен был быть словак. Иметь соперника-словака в должности премьера Гавелу и стране было совсем ни к чему. А Чалфа был уступчив.

Таким образом, никакого заговора не было, и путь Гавела на пост президента благодаря Чалфе представляется – при ретроспективном взгляде – довольно гладким. В действительности он был совсем не таким. В первую очередь Гавел должен был решить, хочет ли он быть президентом. Противоречие между публично выражаемыми им сомнениями по поводу той роли, которую собирался поручить ему Форум, и его явным желанием принять ее навлекло на него впоследствии обвинение в лицемерии, каковое не является смертным грехом в среде политиков, но может повредить человеку, проповедующему жизнь в правде. Это противоречие нельзя безоговорочно отрицать, но для каждого, кто знаком с динамикой политических событий того времени и с личностью кандидата, оно без труда укладывается в общий контекст.

Предположение, что Гавел на самом деле хотел быть наверху, или по крайней мере не собирался отказываться от этого, звучит разумно. В первый момент это не обязательно подразумевало, что он станет президентом, так как было далеко не ясно, сколько времени займет переходный период, насколько сильное сопротивление окажет коммунистический парламент и как будет выглядеть новый конституционный строй. Однако было бы по-настоящему странно, если бы Гавел помышлял о какой-либо иной роли, кроме главной. Ему не нужно было выстраивать специальную тактику или интриговать, чтобы получить эту роль, ведь он и так очень долго играл ее как глашатай некоммунистической оппозиции в 1968 году, как идеолог ее ранних инициатив в период после советского вторжения, как бесспорный лидер движения «Хартия-77» и, наконец, как автор «Нескольких фраз» и учредительной декларации Форума. Признание его лидерства среди членов Форума, да и среди хартистов никогда не было единодушным, но всякий раз, когда возникала какая-либо конкретная альтернатива ему, все взоры вновь быстро обращались к Гавелу. Иными словами, Гавел завоевал свое право быть кандидатом от партии революции не в первые десять дней декабря 1989 года, а в течение двадцати предшествовавших лет. «Он был внутренне готов»