Гавайи: Миссионеры - [130]

Пупали достал деньги и принялся внимательно рассматривать их, но потом отрицательно замотал головой:

– Нет, – резонно заметил он, – если эти деньги являются капу, как вы объяснили, то пусть лучше они принесут неприятности мне одному, а не вашей замечательной церкви.

Эбнер прокашлялся и продолжил объяснения:

– Всю историю человечества церковь занималась тем, что исправляла ошибки людей в любом обществе. И если ты от дашь деньги на доброе дело, то это капу будет снято.

– С другой стороны, – возразил Пупали, – ваша церковь уже несколько раз была разрушена, потому что духам было неугодно, что вы построили её именно так.

– Это происходило из-за огня и ветра, – поправил гавайца Эбнер.

– А теперь, если вы этими деньгами рассердите своего Бога, она опять обязательно сгорит, – победно заключил Пупали. – Поэтому я не могу допустить, чтобы вы так серьезно рисковали, Макуа Хейл. Я оставлю деньги себе.

В общем, сделка, касающаяся Илики, оказалась такой выгодной для лентяя Пупали, что теперь он начал предлагать трех оставшихся дочерей всем капитанам китобойных судов. Но к тому времени девушки успели растолстеть и отличались легкомыслием, поэтому желающих не находилось.

* * *

Несмотря на большое число неудач, эти годы, в общем, были для Эбнера и Иеруши счастливыми. Сейчас у них было уже четверо детей: двое мальчиков и две девочки. При этом каждый ребенок обладал незаурядными способностями и отличался удивительным умом. Правда, Эбнер часто расстраивался по поводу того, что его малыши не имели возможности поиграть с детьми Уипплов или Джандерсов, потому что и Луэлла, и Аманда упорно продолжали не только разрешать своим отпрыскам общаться с гавайцами, но и поощряли детей, когда те пытались говорить на этом отвратительном языке. Дети Хейлов всегда оставались одни за высокими стенами своего сада. Каждое воскресенье они, умытые и причесанные, появлялись в церкви, а по вечерам в выходные дни Эбнер водил их к порту, где они с удовольствием рассматривали дальние острова, которые окружали Лахайну. Развитые не по годам дети играли в изобретенную ими же игру "Кто первый заметит кита". В определенное время года они пытались первыми увидеть кита-маму с детенышем, и это доставляло им большую радость. Вся семья наслаждалась таким отдыхом в конце недели, а дети научились по-настоящему ценить красоту, наблюдая закаты и созерцая окружающие Мауи острова. В декабре солнце садилось за Ланаи, и казалось, что огромный огненный шар ложится спать прямо в жерло потухшего вулкана, а в июне гигантское сияющее солнце заходило за берега Молокаи, расцвечивая при этом все море оранжевыми и багровыми полосами. Когда темнота опускалась на ост ров, дети внимательно прислушивались к перекликающимся совам и нежному шепоту ветерка в листьях кокосовых пальм. Сколько поэзии и романтики таили в себе такие вечера!

Но больше всего детям нравилось, когда отец указывал в сторону гниющего корпуса "Фетиды" и говорил:

– Я помню то время, когда мы с мамой плыли сюда из Бостона вон на том бриге.

После этого он убедительно доказывал своим отпрыскам, что они принадлежат к трем драгоценным братствам:

– Вы являетесь детьми Господа Бога. Все люди на Земле – ваши братья. И вы произошли от самой отчаянной группы смельчаков, которые когда-либо приплывали на Гавайи, то есть от миссионеров, добравшихся сюда на борту "Фетиды".

Как-то вечером Михей прошептал своей матери:

– Отец говорит, что все люди – братья, но только те, кто приплыл на "Фетиде", всё равно немножко лучше остальных. Разве это правда?

И к удивлению мальчика, мать ответила ему:

– Твой отец абсолютно прав. На земле нет людей лучше, чем те, кто приплыл на борту "Фетиды".

Правда, Михей впоследствии стал замечать, что с каждым годом в отцовских рассказах о путешествии на бриге волны в морях становились все выше, а условия на корабле все более стесненными.

Иеруша в те дни пребывала в радости, потому что девять лет на Лахайне научили её, как можно наслаждаться жизнью и в маленькой травяной хижине. Двумя её основными бедами оставались клопы и тараканы, хотя тщательная уборка дома помогала справиться с первыми, а привычка Иеруши внимательно следить за едой и все съестное вовремя упаковывать и прятать, наконец, надоела тараканам, и они перебрались в другой дом, к более беспечной хозяйке. Но даже после этого травяные стены, покрытые циновками из пандануса, продолжали оставаться прекрасным убежищем для разного рода насекомых. Нередко среди ночи кто-нибудь, ворочаясь на своем жалком ложе, вдруг давил очередного паразита, и при этом раздавался характерный хруст хитиновой оболочки. Конечно, трудно было бороться и с пылью, поскольку земляной пол был покрыт всего лишь морской галькой. И все же жизнь была возможна и в таких условиях, а иногда даже и приятна.

Аманда Уиппл и Луэлла Джандерс между собой не раз говорили о том, что их терпеливая сестра Иеруша просто убивает себя в этой сырой травяной хижине, и вместе они посылали петицию в комитет по делам миссионеров в Гонолулу, прося выделить для строительства нового дома немного древесины. "Наши мужья согласились бесплатно выстроить жилище этой многострадальной христианке, если бы только вы обеспечили нас стройматериалами", – писали женщины. Но так как одной из просительниц выступала Аманда Уиппл, которая, по слухам, одобряла решение мужа выйти из числа миссионеров, а также учитывая и то, что Джон Уиппл дважды получал порицания от комитета, в том числе и за помощь в заключении браков между американскими моряками и гавайскими девушками, эта петиция не возымела эффекта, и Иеруша продолжала жить и работать в своей темной и сырой лачуге.