Гавань - [55]

— Естественно, — сказал Грашо. — Ну и что?

— И точно так же по ошибке нас ни о чем не известили? Мы должны узнавать обо всем от случайных проезжих?

— Послушайте, Деспот, — сказал Грашо. — Я буду с вами вполне откровенен. Все очень просто. Нефти нет, и проект танкерного порта, естественно, стоит под вопросом. Однако окончательное решение компетентными органами еще не принято. Тут вопрос не только экономический, но и политический, факт. Нами получены четкие директивы: пока окончательное решение не принято, все оставлять так, как было. Строительство продолжается. Надо предупредить ненужную панику, всякие там разоблачения, поиски виновных и вообще упаднические настроения и излишний шум. Надо сперва детально разобраться в случившемся.

— Но вы все же могли поставить в известность хотя бы меня…

— Вовсе не вижу причины сообщать что-либо лично вам, — холодно сказал Грашо. — Я же не ТАНЮГ.

— Господи, — сказал инженер, — если уж хорошего ждать нечего, не следовало нам хотя бы делать зло.

— Что еще за зло, позвольте вас спросить! И откуда мы знаем, будет здесь нечто хорошее или не будет? Это дело высоких инстанций, — сказал Грашо. — Мы обязаны продолжать то, что делали, понадобится это потом или нет, все равно. И точка.

Грашо дал понять, что разговор окончен. Он демонстративно делал росчерки на решениях и инструкциях, которые обильно текли с его стола, хотя источник нефти уже давно пересох. Инженер тупо стоял, не двигаясь с места.

— Все, Деспот, — уже мягче сказал Грашо. — Идите домой и сегодня отоспитесь. Дальнейшее покажет, что будет.

Что будет, упрямо твердил про себя инженер, что может быть? Он повернул к двери, злой с похмелья, разбитый, ошеломленный. Сколько было сделано напрасно! Он даже не знал, о чем прежде всего вспомнить, больше всего пожалеть. А в ближайшие дни на стройке, которая уже никому не нужна, сколько еще будет одержано ложных побед, а по сути дела, принесено самых настоящих жертв?

Из дверей он еще раз обернулся к Грашо.

— Могли хотя бы, — сказал невыразительным тоном, — приостановить дальнейшие разрушения. Завтра на очереди снос целого квартала правее улицы Узкой.

Грашо задумался, постукивая карандашом по столу, а затем громко рассмеялся.

— Вы все о том же, — он погрозил ему пальцем, словно напроказившему ребенку. — Следовательно, дошла очередь и до вашего, если можно так выразиться, тестя. Но я думаю, вам ясно, мы не можем ни для кого делать исключений. Сразу же возникнут излишние вопросы. Нет смысла именно теперь, когда, может быть, и так все скоро кончится, что-то лгать, выкручиваться из-за какой-то мелочи, глупости. Это касается одинаково и вас и меня. Идите, Деспот, отоспитесь. Пускай другие ломают голову о том, что будет. А вы спокойно занимайтесь своим делом.

Вечером Викица была вне себя от волнения — старик Чавчич понял, что завтра, не через год, не через месяц, а именно завтра начнут сносить их улицу, и дал слово убить первого, кто ступит на порог его дома. С ним беседовали служащие из Дирекции, пытались втолковать, что приказ о выселении издан давно, что он уже здесь не хозяин и если не хочет убраться подобру-поздорову, выселят с милицией. Ведь ему же выделили квартиру, что он еще хочет? С месяц поживет в бараке, а тем временем жилой блок будет готов.

Но старик весь день возился со «своей возлюбленной чешкой»: чистил, заряжал, проверял спусковой крючок. С Викицей вообще не хотел разговаривать. Проходя мимо нее, он лишь бормотал ругательства: «шлюха, иуда, продажная душа», — с какой-то нахлынувшей на него новой волной ясного сознания он понял, что она сама, без спросу, уладила все дела с продажей дома, а ему даже не сообщила, как распорядилась полученными деньгами.

— Надо подождать, пока он уснет, — сказала Викица, — и тогда я отберу у него ружье. Впрочем, с ним никогда не поймешь, то ли он спит, то ли нет.

Ничего не говоря, Слободан глотал коньяк рюмку за рюмкой. Викица становилась все беспокойнее, ей сегодня явно не пилось, не хотела она идти с ним и в отель.

— Не знаю, что делать, просто не знаю, что делать, — твердила одно и то же и откидывала с лица волосы. — Утром пораньше постарайся к нам прийти, может, еще кого прихватишь. Может, сумеем его насильно увести в барак. Я там сегодня кое-как поубрала, жить можно.

Слободан, абы отделаться, обещал прийти, и она вскоре после этого убежала. Викица вдруг стала похожа на маленькую перепуганную девчушку, на которую свалился слишком тяжелый груз ответственности. Как мне ее тоже жалко! — подумал Слободан, глядя на удаляющуюся хрупкую фигурку и тонкие ножонки, которым в жизни еще потребуется столько силы и храбрости, но после следующей рюмки забыл обо всем напрочь.

Старый Дуям Чавчич решил защищать не просто свой дом, но всю родную улицу может быть, целую Мурвицу. Трагедия разыгралась на рассвете. Когда об этом сообщили инженеру, он еще был в постели, и пока, злой, непротрезвевший, он окончательно проснулся, вспомнил Викицу и Дуяма, свое вчерашнее обещание, и пока добежал до автопарка, все уже было кончено.

В шесть утра полусонные водители с разных сторон стянулись к автопарку и разошлись по своим машинам, поставленным в виде правильного четырехугольника наподобие римской когорты, чтобы проверить их и подготовить к рабочему дню. У выездного пути перед первым рядом машин они увидели старого Дуяма, который стоял с длинным шестом, к каким подвязывают виноградную лозу, словно пастух при этих пыльных механических овцах — должно быть, Викица ночью спрятала от него ружье. Когда, разогреваясь, загудели моторы, старик начал метаться из стороны в сторону, потрясая палкой перед незрячими стеклянными глазами этого стального стада, не давая ему сдвинуться с места.