Гавань - [48]

Но жалованье его было невелико, вино дорожало, потребности росли, и позиция Ракека претерпевала существенные модификации при виде копченого мяса или жареного поросенка и уже полностью изменялась под действием многообещающего конверта.

— Конечно, мы это должны будем официально опротестовать, — говорил он, заключая очередную сделку в каком-нибудь далматинском городишке, переживающем истинный бум обновления, — но можем сделать это, так сказать, post factum. Все же туризм куда важнее какого-то каменного старья.

Раза два-три, когда он действительно старался воспрепятствовать очевидному вандализму (понимая, что не смеет санкционировать его своей подписью из боязни перед общественностью, поскольку таковая существует), его стирали в порошок вместе с этой общественностью, которая была на его стороне. Даже малого опыта было вполне достаточно, чтобы он окончательно убедился, что бесполезно безрогому бодаться с рогатым.

В Мурвицу он прибыл податливым и уступчивым не только под воздействием предшествующего опыта и алкоголя, но и недвусмысленных внушений начальства в том смысле, что нет никакой необходимости слишком стоять на своем и что всю эту поездку лучше воспринимать как неделю оплаченного отдыха на море. На автобусной остановке его встретил невысокий чернявый мужчина, заговоривший с ним почтительным, но весьма самоуверенным тоном, посадил в черный «мерседес» и отвез на виллу «Виктория».

— Господин Макек, мы относимся к вам с глубочайшим доверием, — говорил он по дороге, не дожидаясь ответной реплики и не желая выслушать мнение собеседника, так что последний уверил себя, что это «Макек» появилось совершенно намеренно, — и, конечно, прислушаемся к вашему мнению, но, как вы сами вскоре убедитесь, речь идет о чистой формальности — о подтверждении уже принятого региональным отделом решения. Было бы политически оплошно идти против него, тем более что в скупщине уже все согласовано. Никто из нас не хочет общественного скандала, от которого никому не будет пользы.

Ракек все отлично понял. И со всем согласился. Поэтому не стал протестовать и против Макека. Он прикинул, что полностью сэкономит суточные, поскольку в «Виктории» за него все уже было уплачено, а кроме того, не исключал и появление конвертика. Он приготовился весело провести время в приятном обществе молодой искусствоведки, на которую должно было произвести впечатление его прекрасное знание Парижа. Единственно, чего он не мог предвидеть, это появления истеричного инженера, который путался у него под ногами и в отношениях с Викицей, и с этой чертовой часовней, которую он лишь одним глазом видел из машины по дороге на виллу, и сразу же заключил, что совсем ни к чему смотреть ее еще раз.

Вечно отыщется какой-нибудь педантичный зануда, чтобы испортить тебе жизнь, ворчал он на следующее утро, когда инженер разбудил его — по его понятиям — на заре.

Потому что уже рано утром, ах как рано, со стороны моря, пыхтя, словно два фантастических зверя, к часовенке вползли огромный красный бульдозер и желтый кран. Как смущенно и покорно стояла часовенка рядом с этими пыльными и равнодушными допотопными чудовищами!

Будто спасовав перед ее полной беззащитностью, машины остановились на самой кромке площадки. Крановщик спрыгнул на землю и подошел к бульдозеристу. Тот крутанулся на своем сиденье и, болтая ногами, стал развертывать бумагу, в которой лежал бутерброд с колбасой.

Некоторое время они жевали колбасу, запивали ее дешевым вином и молча, оценивающими взглядами рассматривали часовню.

— Э, значит, это она и есть, — в конце концов проговорил крановщик.

— А столько было разговоров, — сказал бульдозерист и, скомкав жирную бумагу, швырнул ее в траву.

— Если я зацеплю верхнюю балку, — махнул крановщик головой, — ты можешь резануть по углу, и в два счета она рухнет к чертям собачьим.

Бульдозерист кивнул.

— Тут делов-то — раз плюнуть.

В этот момент со стороны кладбища появился инженер — заспанный и небритый, с трудом переводя дыхание, в общем, как говорится, доходяга, только что вылезший из какой-нибудь могилы. Позади его плелся Ракек. Красные жилки на лице эксперта свидетельствовали о том, что утренняя пробежка ему вовсе не по душе — отчасти из-за вчерашней попойки, отчасти из-за увеличенной «отпускной» утренней дозы коньяка.

Заметив подходящих, крановщик и бульдозерист заняли свои рабочие места. Не то чтоб они спешили или боялись какого-либо контроля, а просто так, никогда ведь наперед ничего не знаешь, всегда лучше создать впечатление, что занят делом.

Слободан ускорил шаги и поторапливал Ракека.

— Стойте, — крикнул он издалека. — Было сказано — сносить не раньше десяти.

Крановщик пожал плечами.

— Да мы так. Завтракали, — щурясь, бросил он. Вечером сам Грашо сказал ему, что можно начинать на рассвете. Управятся, мол, до зари, а там будут свободны; у него же сегодня предвиделась еще левая работенка, и он думал ею заняться сразу, как покончит с часовней.

— Ну вот мы и пришли, — сказал Слободан, волоча Ракека буквально за рукав. — Вот это и есть та часовня.

Ракек окинул мутным взором окрестности, видимо желая узнать, нет ли поблизости еще какой часовни, кроме той, что была у него перед носом, а затем посвятил все внимание своим лаковым туфлям, которые успел выпачкать.