Гаури - [26]

Но одна фраза, оброненная им, открыла ей — и ему самому также — истинные причины его беспокойства. Легко поранив ногу топором, он заметил: — Похоже, судьба мне изменяет.

В последующие несколько дней эти случайно сказанные слова стали у него навязчивой идеей. Он вспомнил, что сказала Кесаро о гороскопе, и ему не давали покоя ее слова о том, какое влияние на его жизнь должна оказать Гаури. Некоторое время Панчи даже раздумывал, не сходить ли ему к пандиту Харихару и не заказать ли себе еще раз гороскоп. Но в тот момент, когда он почти решил это сделать, он струсил. В сущности, он никогда не поддавался подобным суевериям и постоянно смеялся над своей матерью и Кесаро, когда они совершали религиозные обряды. Если он и терпел их, то только потому, что после каждого ритуала мать обычно давала сладости. Он как-то само собой пришел к тому мнению, что для него, который ничего не имеет в этом мире, не существует и бога, а следовательно, нечего и просить его заступничества. Он презирал себя за одну лишь мысль о том, что Гаури может принести несчастье, помня о той преданности, которую она проявляла, несмотря на все трудности и лишения жизни с ним… Но как было забыть те ужасные слова, которые сказала о ней Кесаро? Особенно намек на то, что Гаури путалась с кем попало…

Он не находил себе места и шатался по деревне, стараясь хоть немного рассеяться, но его душевная смута повсюду была с ним. После своего злосчастного набега на сад лаллы Бирбала он ни с кем не разговаривал, кроме Рафика. Но так как засуха не пощадила и гончара, оставив его без работы, Рафик тоже был не очень-то расположен к длительным беседам. И все же однажды, не в силах побороть обуревавшие его сомнения, Панчи излил свою душу перед стариком и рассказал ему все, что Кесаро говорила ему о Гаури.

Гончар внимательно выслушал его и затем, придав торжественное выражение своему лицу, произнес:

— Сын мой, разозленная женщина, рассерженная змея и загнанный тигр — никому из них нельзя доверять. Как можно всерьез принимать все то, что Кесаро говорит о Гаури? Но все-таки не стоит рисковать. Я подарю тебе амулет, который дал мне когда-то один мулла. Надеюсь, он поможет тебе… — Дядюшка Рафик полез в шкаф и, порывшись в нем, достал серебряную коробочку с привязанным к ней белым шнурком. — Этот амулет оградит тебя от всякого несчастья, и все твои соперники сникнут перед твоим взором…

Сказав это, дядюшка Рафик закрыл глаза и начал бормотать заклинания из Корана. Потом он подул на амулет и передал его Панчи. И хотя тот не рассмеялся вслух над своим другом, в глубине души он не поверил ни в амулет, ни в заклинание.

Дядюшка Рафик почувствовал это и перешел к более реальным советам:

— Никогда не теряй надежды, сын! Мы еще не собираемся помирать! Засуха не только твое горе. Тысячи бедняков страдают от нее. Урожая не будет ни у кого. Люди продают дочерей. Вот и выходит, что ущерб, нанесенный земле, ничто по сравнению с ущербом, нанесенным людям, — потерей бодрости и мужества! Выше голову, сын мой… Мы еще увидим хорошие времена… Наша земли велика и прекрасна. Если будет на то воля аллаха, она еще оденется зеленью…

Эти слова вдохнули в Панчи жизнь. Последующие два дня он не покладая рук работал над углублением канавы на своем поле, так как небо неожиданно заволоклось облаками и сильный ветер пробежал по земле, подняв вихри пыли, как перед дождем. Однако облака, едва показавшись, пронеслись мимо. Земля снова задыхалась, как в пекле, и солнце иссушало тела и души людей, предварительно подвергнув их долгим тайным испытаниям. А Панчи опять ходил сам не свой и то и дело спрашивал себя: «Неужели она действительно заигрывала с Раджгуру, когда меня не было дома?..»

И вот он стал проникаться отвращением к ее телу. Отвращение родилось постепенно — из желания положить конец этой муке. Он стал избегать ее и даже отталкивал ее, когда она приходила к нему, и это вошло у него в привычку. Даже его душа, боровшаяся с суеверием и оправдывавшая ее, заразилась ненавистью, которая то вспыхивала, то затихала, чтобы в конце концов вылиться вновь в приступе ярости по поводу малейшей оплошности с ее стороны.

Но Гаури боготворила своего мужа и господина и хотела завоевать его своей покорностью. Подобно тому, как она пробилась сквозь стены, которыми он окружил себя в первые дни после свадьбы, и завоевала его нежность и страстную любовь, так и теперь она, как настоящая индусская женщина, готова была терпеливо ждать и пройти через все испытания, чтобы открыть причину враждебности, недоверия и ненависти, которую он проявлял по отношению к ней. Ибо в глубине души она верила, что в Панчи, однажды выказавшем к ней такую нежность, откроется неиссякаемый источник любви — стоит лишь очистить от ила подозрений его сердце. Гаури вспоминала песни святой Мирабаи[22], слышанные ею еще в детстве, и думала: «Как Мира смогла тронуть сердце бога своей преданностью, так и я смогу завоевать доверие Панчи». Черпая силу в этой внутренней решимости, она занималась своими обычными делами, сохраняя достоинство и гоня от себя всякую сентиментальность.