Gataca, или Проект «Феникс» - [16]

В голосе директора центра звучала сила и одновременно покорность судьбе. Шарко почувствовал, что взгляд Клементины пронизывает его насквозь, ему стало не по себе от ее резкости. Вероятно, эта женщина пережила в джунглях и саванне что-то совершенно небывалое, вероятно, она знает больше тайн жизни, чем кто-либо другой, и сильнее, чем кто-либо другой, убеждена, что наша деятельность заводит в тупик.

Жаспар отпустила деревянные перильца башенки.

– У вас есть дети, комиссар?

Шарко, закусив губу, покачал головой:

– Была маленькая дочка… Ее звали Элоизой. Они замолчали и молчали долго. Оба знали, что такое говорить о ребенке в прошедшем времени. Шарко еще раз взглянул на обезьян, глубоко вздохнул и пробормотал:

– Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы добиться правды. Обещаю вам, Клементина.

5

Люси так потрясли слова бывшего начальника, что она выронила на кухонный стол кусок сахара. Прикрыла лицо руками и тяжело вздохнула.

– Царно мертв… Нет, это невозможно! А что случилось?

– Ему удалось пальцами вырвать артерию из собственной шеи.

– То есть самоубийство? Но почему? Известна причина?

Кашмарек не притронулся к кофе. Рассказывать такое – удовольствие ниже среднего, но ведь Люси рано или поздно все узнает, так уж лучше от него, чем от кого-то по телефону.

– Он стал буйным.

– Да, знаю.

– В последнее время – особенно. Он оскорблял всех, кто к нему приближался, и нападал на всех. Он укусил и почти до смерти забил одного из заключенных на прогулке. Его постоянно переводили в карцер. Его ненавидели все охранники, иметь с ним дело было для них пыткой. Кроме последнего раза, когда они нашли его плавающим в собственной крови. Для того… для того, чтобы такое совершить, нужен был очень серьезный мотив.

Люси встала, обхватила себя руками, будто замерзла, подошла к окну, выглянула наружу. Бульвар, обычные, беззаботные люди.

– Когда? Когда это произошло?

– Два дня назад.

Последовала долгая пауза. Новость была настолько страшной, что Люси показалось: ее окутало серым туманом.

– Даже не знаю, что должна чувствовать: облегчение или наоборот. Я ведь так хотела, чтобы он страдал. Чтобы он страдал каждый день и каждый час. Чтобы он на себе ощутил, какое причинил зло.

– У подобных людей, Люси, все не так, как у тебя или у меня, ты же это знаешь лучше всех.

О да, она это знала! Она столько их видела в прошлом. Психи, серийные убийцы, маньяки – эти гнусные отбросы, ничего общего не имеющие с нормальными людьми. Она вспомнила старые добрые времена, когда была простым бригадиром в Дюнкерке и смотрела из окна кабинета, как волны разбиваются о корпуса прогулочных катеров. Новорожденные близняшки агукали, лежа в колыбельке. Дни она проводила за бумагами, в которых слово «психопат» если и встречалось, то было для нее чистой абстракцией, а в свободное время услаждала себя чтением специальной литературы о подонках типа Царно. Если бы она тогда знала… Если бы она знала, что самое ужасное зло может постучаться к кому угодно и когда угодно. В любую минуту.

Она вернулась к столу и пригубила кофе, едва его не расплескав, настолько дрожали руки. В конце концов, от этого разговора с бывшим шефом, может быть, станет легче: не будет так давить в груди.

– Целыми ночами я пыталась представить себе, что эта сволочь делает там, в тюрьме, как проводит время. Я видела, как он ходит, разговаривает с другими, даже смеется. Я представляла себе, что он ведь может рассказать кому-то, как отнял у меня Клару и как чуть не отнял Жюльетту. Каждый день я говорила себе: нет, ну что за чудо, что после тринадцати дней, проведенных в запертой комнате, Жюльетту нашли живой… – Полицейский прочел в глазах Люси такую боль, что не решился прервать ее, и она продолжала говорить, выплескивая слова, долго-долго копившиеся в душе: – Стоило мне закрыть глаза, я сразу же видела маленькие черные глазки Царно, эти его мерзкие, приклеившиеся ко лбу волосы, всего его – здоровенного, как дуб… Вам даже не представить, как долго его физиономия не выходила у меня из головы. Все дни, все ночи я чуть ли не ощущала, что он дышит мне в затылок. Вам даже не представить, в каком аду я жила с минуты, когда было идентифицировано тело одной моей дочери, до минуты, когда увидела другую живой. Семь дней ада, семь дней, когда я не знала даже, которая из девочек погибла: Клара или Жюльетта. Семь дней, когда я воображала такое… и меня все время накачивали лекарствами, чтобы я могла держаться… чтобы я не свихнулась окончательно…

– Люси…

– И она оказалась жива. Господи, господи, моя малышка Жюльетта оказалась живой, – я сама это увидела, когда приехала с оперативниками к Царно. Это было так… так неожиданно, так необыкновенно! Я была совершенно счастлива, хотя другую мою дочь нашли сгоревшей за неделю до того. Я была счастлива, несмотря на то, что горе едва меня не убило…

Люси опустила руку на стол, царапнув ногтями скатерть.

– Шестнадцать ножевых ранений, майор! Он убил Клару в своей машине, в сотне метров от пляжа шестнадцатью ударами ножа, потом спокойно проехал больше ста километров, чтобы бросить ее в лесу. Он облил мою девочку бензином, поджег и до-о-олго смотрел, как она горит, а Жюльетта в это время кричала и плакала у него в багажнике. Потом он вернулся домой, запер мою уцелевшую девочку и не трогал ее, кормил, поил. Будто ничего не произошло. Когда Царно арестовали – там, у него дома, – руль его машины был весь в крови, он даже не вытер руль. Почему? Почему так?