Гастролер - [19]

Разношерстная толпа зэков постоянно пополнялась, но население лагеря росло не шибко быстро: ведь в расход шло немало лагерников. Расстрелы были тут делом обыденным, которое исполнялось по-революционному решительно и споро. Малейшее неповиновение каралось смертью или долгой отсидкой в РУРе, без воды и хлеба, что было равносильно расстрелу.

Правил бал здесь Марк Кудряшов, бывший комиссар ВЧК, сосланный на Соловки за массовое изнасилование. Он любил похвастать, как весной 1918-го в Екатеринодаре, будучи комиссаром РККА, подписал декрет «о социализации девиц от 16 до 25 лет» и одним из первых получил на это дело мандат губернского ревкома. После дневных и ночных забав с беззащитными дворянскими и купеческими дочками красноармейцы сбрасывали под гогот и улюлюканье с высокого скалистого берега в реку Кубань изуродованные тела. Самых красивых привязывали голыми в раскорячку к «андреевским» крестам из двух досок и тыкали им внутрь штыками, замеряя глубину — у какой из девок глубже. А потом, забив прикладом между ног пустую бутылку, били по пузу, называя это артиллерией. От его рассказов у всех, не только у заключенного здесь духовенства, вставали дыбом волосы, а он смеялся. Смеялся весело, заливисто, как нашаливший маленький ребенок. Кудря, как прозвали его соловецкие зэки, в СЛОНе был царь и бог, «и Совнарком и НКВД, вместе взятые», как он любил шутить. А свою безраздельную вотчину Кудря называл Кремлем.

В конце 1928 года на Соловках поднялся бунт. Заключенные потребовали сокращения рабочего дня, нормального питания, еще просили убрать стукачей и дать гарантию, что не будет вертухаями обстрела с вышек без предупреждения. Поговаривали, что у восставших был план по зиме освободить лагерников, а потом двинуться через море на «материк». Возможно, из этой акции что-нибудь и получилось бы, если бы две враждующие группировки воров не вспомнили старые обиды и не принялись резать друг друга с хладнокровием мясников, разделывающих свиные туши.

И Кудря не остался в стороне от междоусобицы. По его приказу блоки и казармы были закрыты и вся орущая масса забузивших зэков вывалила на плац перед еще действующим монастырским собором. Не обращая внимания на брань, Кудря вывел на толстые стены соловецкого кремля всю свою псовую команду красноармейцев и приказал им открыть по толпе беглый огонь из «максимов». Скрыться было некуда, и вся орава зэков заметалась по лагерю, ища спасения. А Кудря, взяв в обе руки по нагану, стоял на крепостной стене и палил вниз, ни в кого конкретно не целясь. «Царь и бог» развлекался, как расшалившийся мальчишка, громко и весело смеясь.

Вскоре после того, как я в начале тридцатого года прибыл на острова, в СЛОНе уже начались кое-какие послабления. Летом, то есть уже при мне, на Соловки приезжал с инспекцией великий пролетарский писатель Максим Горький, горячо почитавшийся всеми ворами и зэками за то, что вышел сам из босяков. В большевистской России, во всех концентрационных лагерях, его почитали за страдальца и покровителя всех осужденных. Но что мог сделать для облегчения их участи этот согбенный жизнью и новой властью шестидесятилетний усатый старик, с глазами доброго, но не раз уже битого упрямого осла… Но все же его приезд бросил луч света на беломорские острова, правда, надолго ли, этого не ведал никто, окромя лишь Бога и Кудри… Но, Господь нашел управу на бывшего комиссара: в тридцать втором году его перевели из СЛОНа на материк, где он, как отстучал нам вскоре лагерный телеграф, был арестован и расстрелян за «перегибы».

Глава 6

Шел тридцать второй год. Медведю оставалось отсидеть два года три месяца — половину из пятилетнего срока, что он тянул на Соловках, как говорится, «от звонка до звонка». Чего только не пришлось повидать ему за эти два с половиной года: и тиф, скосивший в конце 1929-го половину лагпункта, и наделавшую шороху правительственную проверку 1930-го, когда сменили весь личный состав охранников, причем половину вертухаев-старожилов расстреляли на месте, а остальных разослали по соседним концентрационным лагерям, получившим новое название «исправительно-трудовые лагеря»…

Бараки были длинные, студеные, тепла в них было только от двух буржуек, что стояли по двум концам помещения. Медведь занимал самое удобное место — у раскаленной печурки, рядом с дверью.

Как-то утречком в барак влетел один из мужиков и проорал:

— Слыхали про баржу «Джурму»? Ее на Колыму тянули Ледовитым океаном, а она возьми да и застрянь во льдах! Так эти суки даже не пытались ее оттеда вытащить — концы срубили и бросили баржу посреди моря. Представляете! Две тысячи зэков кинули разом! Тут люди говорят, когда мимо «Джурмы» ледокол «Челюскин» проходил, так с него видели, что по всем бортам баржи обледенелые статуи стоят, руками машут. Жуть!

Какой-то монашек закрестился и зашептал в полутьме: «Спаси и сохрани…» А его сосед почесал пятерней грудь и, махнув рукой, равнодушно сказал:

— Жалко, конечно, бедолаг, ну а как вспомнишь себя, так и подумаешь: так и хрен с ними! — и заржал. — Сами, того и гляди, здесь копыта откинем. Вон наши попики-доходяги прямо на параше мрут. Пойдет посрать, а из жопы душа — фьюить! — Он присвистнул. — И поминай, как звали…