Гастарбайтер - [12]

– Хохол, прекрати гнать! Не надо никого резать ни на какие ремни. Лично я на этого дурака никакой обиды не держу. Как это «ни за хрен собачий»? Я у него почти увёл любимую жену! Я рогоносцем его сделал, Сань! Очнись! Он что, конфеты мне за это дарить должен?

– Гля! – всплеснул руками Хохол. – Та и хрен с ним, шо увёл! Всё равно нельзя это так спускать!

– Ну, поломаем мы их, и что изменится? А я тебе скажу – ни хрена не изменится. Два каких-то вонючих гопника, которые вообще не при делах, плюс покалеченный Иркин муж? Ты чего, всерьёз думаешь, что мне может принести моральное удовлетворение, если Ирка лишний раз поплачет? Дурак ты, что ли?

– Нет, это ты дурак и лох к тому же, – у Хохла лопнуло терпение, он искренне меня не понимал. – Ведёшь себя, как терпила! Тебя отмудохали, як кутёнка, а ты тут базары лоховские разводишь. Удовлетворение ему… А шо тебе может принести моральное удовлетворение, может, скажешь? Если они тебя ещё раз поймают, отмудохают да ещё и обоссут вдобавок? Или вообще наглушняк порежут? Такое ты хочешь моральное удовлетворение, что ли?

– Слушай внимательно, Хохол, и базар фильтруй, а то надоело твоё жужжание. Я сказал тебе, что не надо их трогать, значит, мы не будем их трогать, тема закрыта, всё. Я ещё не знаю, как сам повёл бы себя в его ситуации. Может, ещё хуже бы… А моральное удовлетворение я получу, когда Ирина Казакова станет Ириной Алиевой. Я понятно выражаюсь? – и я откинулся спиной на подушки, давая понять, что разговор на эту тему окончен.

– Ну, ты хватанул, братан! Нужен ты ей, чурка кулебякская! – и Хохол ехидно ухмыльнулся.

– Ну, хватит. Лучше расскажи мне, что у нас в офисе происходит, как там дела?

– Дела-то… дела, як сажа бела, – нахмурился Хохол. – Слухай, короче. Тут вчера пацаны какие-то заходили, в кожанах, все дела, спрашивали директора. Ну, я им говорю, шо, типа, я тут решаю все вопросы. Интересовались, под чьей мы крышей, на склад заглядывали, прикидывали шо-то там между собой. Ну, ты понял, короче.

– Угу, ясно. Бандюки. Давно я их ожидал… Выкатили чего-нибудь конкретное?

– Та выкатили, – Хохол озадаченно шмыгнул носом. – Офис-то у нас большой, красивый, та товару на складе богато. Десятку зелени выкатили. В месяц.

– Они там чего, на голову больные, что ли? Какая десятка? Мы чего, олигархи им, что ли?

– Та им насрать. Сказали, шо две недели на раздумья, а потом базарить перестают.

– Мда, Сань. Невесело. Да и несерьёзно это. Не выкатывают нормальные бандюки требований от фонаря, а садятся за стол, по-людски, и всё рассчитывают арифметически. Сам-то чего думаешь?

– Та шо я думаю… Десятку башлять мы не тянем. Може, офис поменять? Всяко дешевше встанет.

– Ладно, разберёмся…

* * *

Иришку муж тогда не тронул. Видимо, к такому решению его привело подсознание, потому что если бы с её головы упал хотя бы волос, ему бы точно не поздоровилось. Она продолжала с ним жить, но, естественно, отношения у них уже были далеки от идеальных и портились всё больше и больше с каждым днём, но… уходить от него она не хотела. Он продолжал мотаться по командировкам, и это было нам на руку – мы продолжали встречаться по несколько раз в неделю, и она часто оставалась у меня. Дела в офисе шли хорошо, массажёрами заниматься мы бросили и перешли на более выгодный товар – небольшого размера различные тренажёры и прочие популярные спорттовары, вовсю рекламировавшиеся тогда в телепрограмме «Магазин на диване». Также мы с Хохлом сменили жильё на более приличествующее нашим теперешним доходам. Он снимал трёшку в начале Кутузовского проспекта, а я жил в четырёхкомнатных апартаментах в районе «Маяковской», на Садовой-Каретной улице, которые снял по случаю за половину их реальной стоимости. Квартира была просто исключительная – окна выходили и во двор, и на Садовое кольцо, и набита она была самой современной музыкальной аппаратурой, что мне нравилось больше всего. К тому же оттуда было десять минут пешком до нашего офиса.

Ирочка проснулась в моей постели от аромата сваренного мною для неё кофе и сладко потянулась. Утро было прекрасным. Стояли последние дни бархатного сезона, в окно светило солнце, моя разбитая физиономия почти зажила, а рядом лежала любимая девушка. Что ещё надо для счастья? Было уже часов одиннадцать, на экране огромного телевизора мелькали в беззвучном режиме кадры какого-то порнографического фильма, а в качестве звукового сопровождения из колонок в душу мне бальзамом изливался Пласидо Доминго, страстно исполняющий «Весте ля джибба» из леонкавалловских «Паяцев». Обожаю, особенно когда ближе к концу Доминго заламывает руки, и гримаса страдания искажает его лицо даже через толстый слой грима, и это, ну вы знаете: «Смееееееейся, паяааа-ац!». Восхитительное ощущение.

С моей точки зрения, «Паяцы» ни одному из трёх великих теноров не даются так пронзительно, как Доминго, тут бессилен даже мой любимый Паваротти, не говоря уж о бледноватом Каррерасе. Хотя, наверное, это чистой воды вкусовщина, ведь все трое непревзойденны по-своему. Особенно меня зацепило первое прослушивание их лос-анджелесского концерта, под руководством Лало Шифрина. Я вообще нахожу, что этот альбом не в пример ярче отражает как самобытность каждого из них в отдельности, так и их слаженное трио, хотя бы «Ля донна мобиле» – это же головокружительно! Совсем не так, и даже бледновато, звучат они в квартете с Монтсеррат Кабалье, и никакое это не кощунство и не понты полуграмотного дилетанта, просто Кабалье сама по себе настолько самодостаточна и неповторима, что, по моему личному восприятию, её эксперименты с тремя великими имеют ненужный налёт какой-то эпатажной эклектики. Это как если бы в лунную россыпь бриллиантового колье вдруг вставили, ну, допустим, рубин или изумруд. И красиво, конечно, и дорого смотрится, а по сути – полная ерунда и безвкусица. На предмет угодить какому-нибудь многослойнозатылковому братку с толстой турецкой голдовой цепью на бычьей шее и в турецком же кожане. Точнее, его колхозновато-мытищинской подруге жизни, имеющей в арсенале женских чар лишь такую крупнокалиберную артиллерию, как пергидрольный бараний перманент на бестолковой головёнке да давящий запах поддельного пуазона, в необъяснимом приступе щедрости купленный для неё тем же братком за нереальные деньги у хитрожопого коробейника… Нормальному-то человеку очень быстро надоедает, когда искусство назойливо угождает зрителю или слушателю. А ему бы не угождать – а волновать должно.