Гарвардская площадь - [26]

– Понравилась вам сигарета?

– Очень, – ответила она.

Он на это кивнул и выдержал паузу, будто бы оценивая все смысловые глубины ее ответа.

– Но вы наверняка знаете, что голландский табак лучше ординарного из Вирджинии.

Она кивнула.

– При этом лично я больше всего люблю турецкий.

– А, ну конечно, турецкий, – тут же откликнулась она.

Похоже, она турецкий тоже любила, была знатоком табаков. Мне захотелось рассмеяться. Просверк в его глазах, когда он застукал меня на попытке подавить смешок, сказал мне, что и он поймал ее на попытке выпендриться – мол, она неплохо разбирается в сигаретах.

– Турецкий табак я приучился курить у себя на родине.

– А где именно?

– В Сиди-Бу-Саиде, самом красивом из всех средиземноморских городков, где дома с побелкой, к югу от Пантеллерии. Летом на побережье вымывает кусочки пемзы, дети собирают их в большие плетеные корзины и за бесценок продают туристам.

Ее это описание, похоже, зачаровало.

– А Пентеллерия – это где?

– Где находится Пантеллерия? – переспросил он, будто бы это полагалось знать всем. – Изумительный остров в Сицилийском проливе. Вы бывали на Сицилии?

– Нет. А вы? – поинтересовалась она.

Его продуманный, просчитанный кивок говорил о том, что Пантеллерия – это не просто место, это жизненный опыт, который не опишешь никакими словами.

Я понял, к чему клонится дело, и, извинившись, отошел в уборную.

По дороге я заглянул в основной зал и столкнулся с профессором Ллойд-Гревилем. Вот уж кому ни к чему было видеть, что я шляюсь по барам, – с учетом моего положения на факультете. Я от него скрывался с тех пор, как провалил экзамены. Он ужинал с супругой и какой-то ученой парижской четой в более модной и куда более дорогой французской части заведения. Не затруднит меня подойти и поздороваться? Разумеется, нет. Жену его я знал по факультетским мероприятиям. Дело всегда кончалось тем, что мы стояли и болтали о всякой чепухе в – как она это называла – «нашем потайном уголке» в их просторной гостиной с видом на Чарльз-стрит. Для большинства жен ученых факультетские мероприятия – зло и проклятие, она же превратила положение мужа в нескончаемый источник клиентов для агентства недвижимости, которым руководила в режиме нон-стоп, даже когда они уезжали на лето в Нормандию. Родом она была из Германии, но потом жила и училась во Франции, ей нравилось играть роль этакой неприкаянной души, выброшенной на побережье Новой Англии и безгранично сочувствующей другим неприкаянным душам, особенно если они жили в телах юных и неискушенных студентов.

– Как диссертация продвигается? – осведомилась она.

Я нарочито ахнул, имея в виду: «Помилуйте миледи, еще же лето на дворе». Она ласково и чуть-чуть насмешливо надула губки, будто хотела сказать: «И за какими такими безобразиями вы проводите нынешнее лето, что вам даже и работать некогда?» То был не флирт, а всего лишь словесный пинг-понг. Мне страшно хотелось выбить шарик со стола, но вежливость не позволяла прервать партию.

Я рассказал ей про квалификационные экзамены. Она огорчилась, немного подумала, а потом едва ли не подмигнула, имея в виду: «Я этим займусь», и с укором посмотрела на мужа, имея в виду, какой же он скверный мальчишка, думать надо, прежде чем обижать такого приятного молодого человека. Она имела в виду: «Со своей стороны что могу – сделаю». Хотя, возможно, она ничего не имела в виду.

Однажды она застала меня за одиноким обедом в Преподавательском клубе и с тех пор об этом помнила. «Разыгрываете роль нищего студентишки, да? Этим, дорогуша, никого не проймешь». Чтобы ее разубедить, пришлось бы слишком во многом признаться, да и тогда я сделался бы в ее глазах лжецом, а от этого все стало бы только хуже. Так что я оставил ее при убеждении, что вовсе не голодаю. Чтобы сохранить лицо, я всякий раз умудрялся отправить ей новую книгу, которую нам доводилось обсуждать в «нашем потайном уголке» по ходу ежемесячных сборищ у нее в гостиной. Новая книга в твердом переплете мне была не по средствам, но не было ничего проще, чем позвонить издателю в Нью-Йорк и заявить, что я хочу написать рецензию на такое-то произведение: они обычно велись, когда я заверял их, что получил соответствующее задание от некоего невнятного журнала. Я называл это «чтением в кредит», поскольку неизменно просматривал текст, прежде чем завернуть томик в подарочную бумагу и оставить его у Мэри-Лу, секретаря факультета, которая никогда не забывала сообщить миссис Ллойд-Гревиль, что ее дожидается petit surprise[9]. Через несколько дней в мой почтовый ящик опускали маленький, но плотный квадратный конвертик из бумаги жемчужно-серого цвета, с ее именем, вытисненным на лицевой стороне: он содержал приветливую благодарную записку, написанную темно-синими чернилами. Никто не ждал, что вы заметите – хотя и предполагалось, что вы заметите, – бледный, снабженный гербом водяной знак с именем дорогого ювелира. Сейчас, за ужином, профессор и его друг обменивались ничего не значащими любезностями по поводу квалификационных экзаменов и диссертаций, вспоминали весь ужас и унижение этих зрелищ – какими они были в те дни, когда оба учились в Париже.