Гарсоньерка - [9]

, перенос на него, перенос на нее, но если Лисандра умерла из-за него, то он никогда себе этого не простит. Автобус останавливается. Ева Мария выходит.

одна две три четыре пять шесть семь восемь

она столько раз считала эти ступеньки с тех пор

девять десять одиннадцать двенадцать трина-

как стала приходить сюда каждую неделю по втор-

дцатъ четырнадцать пятнадцать шестнадцать

никам вот уже больше четырех лет это по меньшей

семнадцать восемнадцать девятнадцать двадцать

мере столько же как если взбираться на вулкан

двадцать один двадцать два двадцать три два-

Копауэ или может быть даже на Паюн Матру она

дцатъ четыре двадцать пять двадцать шесть

надеется то что она сейчас делает не глупость

двадцать семь двадцать восемь двадцать девять

Эстебан так настаивал надо чтобы тебе помогли

тридцать тридцать один тридцать два три-

мама надо чтобы тебе помогли мне говорили про

дцать три тридцать четыре тридцать пять

одного хорошего специалиста сходи к нему мама

тридцать шесть тридцать семь тридцать восемь

сходи к нему прошу сделай это ради меня она

тридцать девять сорок сорок один сорок два

надеется то что она сейчас делает не глупость

Ева Мария спотыкается.

сорок три сорок четыре сорок пять сорок шесть

Витторио то что ей надо она сразу это почувство-

сорок семь сорок восемь сорок девять пятьдесят

вала его вопросы ее ответы и даже паузы их мол-

пятьдесят один пятьдесят два пятьдесят три

чание их расхождения она всегда чувствовала себя

пятьдесят четыре пятьдесят пять пятьдесят

с ним свободно он никогда не был ни тупым ни

шесть пятьдесят семь пятьдесят восемь пятьде-

высокомерным никогда не лукавил и когда ей хоте-

сят девять шестьдесят шестьдесят один шесть-

лось рассмеяться то ей хотелось рассмеяться заго-

десят два шестьдесят три шестьдесят четыре

ворщическим смехом это не было насмешливым

шестьдесят пять шестьдесят шесть шестьдесят

мелочным желанием посмеяться над ним над его

семь шестьдесят восемь шестьдесят девять семь-

истолкованиями как у нее раньше бывало с другими

десят семьдесят один семьдесят два семьдесят

в глубине души она заливалась смехом ты ничего

три семьдесят четыре семьдесят пять семьдесят

не понял бедняжка ты попал пальцем в небо и

шесть семьдесят семь семьдесят восемь семьдесят

видишь ты меня в последний раз Витторио всегда

девять восемьдесят восемьдесят один восемьдесят

действовал уместно очень уместно он учил ее смот-

два восемьдесят три восемьдесят четыре восемь-

реть на вещи под другим углом под правильным

десят пять восемьдесят шесть восемьдесят семь

углом как забавно она всегда считает ступеньки

восемьдесят восемь восемьдесят девять девяносто

когда поднимается по лестнице и никогда не счита-

девяносто один девяносто два девяносто три

ет спускаясь она надеется то что она сейчас делает

девяносто четыре

не глупость

Ева Мария переводит дыхание. Девяносто четыре ступеньки. Их всегда оказывается столько. Ни одна не сбежала на какую-нибудь другую лестницу у которой репутация получше. Декорациям все равно. Скорее, никто не должен ее увидеть. Ева Мария следует инструкциям, которые дал ей Витторио. Вставляет самый маленький ключ из связки в замочную скважину, тянет дверь на себя. Поворачивает ручку. Ева Мария проскальзывает в квартиру. Скорее. Закрывает за собой дверь. От страха дыхание у нее учащается. Она прислоняется к двери. Глаза привыкают к темноте. Она едва удерживается от крика. Кто-то стоит, прижавшись к стене. Ева Мария сглатывает. Вешалка. На ней висит серая куртка. А так и кажется, что там человек. Проходя мимо, Ева Мария трогает куртку рукой. «Ну и напугала же ты меня». Толкает дверь кабинета, впервые к ней прикасаясь: дверь всегда была в полном распоряжении Витторио, он сам открывал и снова закрывал ее, впуская и выпуская пациентов, будто заключал сеанс в скобки. Ева Мария садится на диван. Ей надо собраться с мыслями. Ей так хорошо знакомо это мягкое сиденье. Она смотрит прямо перед собой – на большого павлина. Невозможно представить себе Витторио в другой обстановке, не на фоне этой огромной картины. Ева Мария вспоминает грязно-бежевые стены тюремной комнаты свиданий. Закрывает глаза. Снова открывает. Ей хотелось бы, чтобы напротив сидел Витторио и улыбался этой своей, такой привычной, всегдашней ободряющей улыбкой, а вместо того в павлиньих перьях отражается улыбка лунного серпа семнадцати дней от роду.

Ева Мария встает. Она следует инструкциям, которые дал ей Витторио. Маленький стенной шкаф рядом с батареей позади его рабочего стола. Ева Мария опускается на колени. Тянет на себя дверцу. Чуть отстраняется, чтобы впустить в шкафчик лунный свет. Ева Мария уже не в силах следовать инструкциям Витторио. Она больше не может действовать быстро. Она неспособна отвести взгляд от двух полочек с кассетами – эти кассеты ее гипнотизируют. Выстроились аккуратно в ряд. Стоят вертикально. На каждой белая наклейка с именем. Ева Мария вытаскивает одну кассету. «Бианка». Другую. «Карлос». Кассет всего двадцать три. Расположены в алфавитном порядке. Вот ее кассета. Ей не по себе. Записывать последний сеанс, чтобы потом, прослушивая кассеты в одиночестве, возвращаться к беседе с пациентом на свежую голову, искать в каждой записи фразу или слово, ускользнувшие от внимания во время сеанса, но способные по-новому осветить душу, работу и неврозы которой он неделю за неделей, месяц за месяцем пытался понять. Так Витторио объяснил ей в комнате свиданий. Двадцать три кассеты – по одной на пациента. Только последний сеанс: новая запись всякий раз делалась поверх прежней, прежнюю стирая. Он не всегда прослушивал записи, но хотел, чтобы у него была возможность это сделать, когда вдруг вспомнится какая-то мысль, промелькнувшая во время сеанса, фраза, произнесенная пациентом или им самим; хотелось воспринять ее заново, хотя и в прежнем контексте. Он называл это «запоздалым пробуждением» – своим собственным «запоздалым пробуждением», потому что – не надо себя обманывать – он не всегда оставался внимательным, разве столько продержишься, ни один человек не может быть постоянно начеку в течение всего рабочего дня, ни один человек не способен мгновенно схватывать абсолютно все. Ему случалось расслабиться, отвлечься, со стороны психоаналитика было бы лицемерием, неискренностью утверждать, будто он никогда не упускал ни единого слова, ни один человек не может похвастаться, что внимание у него никогда не ослабевает, вот магнитофон и помогал ему сглаживать последствия этой слабости. Ева Мария вздрагивает. Она слышит голоса. Поворачивается к двери. Это соседский телевизор. Скорее. Она складывает кассеты в свой рюкзак. «Ева Мария». Она смотрит на свою кассету. О чем они говорили во время последнего сеанса? Она уже толком не помнит, это уже далеко. Он-то слушал, а она бы не вынесла этого – слушать собственный голос, ужас какой! Разве не ужас – слышать, как изливаешь свои чувства, толкуешь о своем душевном состоянии, кружишь около себя самой, только вокруг себя, три четверти часа подряд только о себе и говоришь… ее и так всегда это смущало, хорошо еще, свою кассету ей слушать не придется, она терпеть не может слушать собственный голос. Ева Мария смотрит на свою кассету. Морщится.