Гарсиа Лорка - [36]

Задумавшись еще глубже, он входит в дом. Не-

обходимо прежде всего поговорить с сыном. Ну, разумеется, его нет дома. А может, он просто у себя, наверху – с ним это бывает: замечтается и не слышит, что его зовут. Лесенка жалобно поскрипывает. Нет, и здесь его нет. А беспорядок-то – господи боже! Бумажки на столе не помещаются... Дон Федерико машинально берет одну, всматривается в знакомые крючочки. Стихи? Какая-то чепуха – встречи путешествующей улитки. Описание тихого утра... Как это понимать: «в спокойствии утра – детская нежность»?

Протягивают деревья

руки свои к земле.

Колеблющимся туманом

покрылись поля и посевы,

и в воздухе ткут шелковинки

пауки для своих сетей —

сверкающие дорожки

на голубом стекле.

Ну-с, далее... Улитка – мирный буржуа! – отправилась в путь, чтобы добраться до края дороги. Встреча с лягушками, их разговоры... детская сказка. А вот улитка натыкается на муравьев, которые, ругаясь, тащат за собою полумертвого муравья. За что они его так? Муравей объясняет: он видел звезды. Что это такое – звезды? Другие муравьи не знают, улитка тоже.

«Да, – муравей отвечает, —

я видел звезды, поверьте,

я поднялся высоко,

на самый высокий тополь,

и тысячи глаз лучистых

мою темноту пронзили».

Тогда спросила улитка:

«Но что же такое звезды?»

«А это огни, что сияют

над нашею головою».

Аллегория довольно прозрачная: где уж этой буржуа-улитке знать, что такое звезды, то ли дело вдохновенный лодырь, который только и умеет, что задирать вверх голову! А работать кто будет? Его же товарищи с полным основанием заявляют:

«Тебя мы убьем: ленив ты

и развращен. Ты должен

трудиться, не глядя внебо».

Ну и правильно! Что же он им отвечает? Да все то же: «Я видел звезды».

Лесенка скрипит еще жалобнее. «Я видел звезды» – нечего сказать, солидное возражение! И к обеду он, конечно, опять опоздает, будет любоваться сумерками... И звездами... Дались ему эти звезды!

Поздно ночью, когда весь дом спит, заснул и Федерико, пропустивший не только обед, но и ужин и втихомолку накормленный матерью, отец рассказывает жене про беседу с профессором де лос Риосом. Даже мысль о разлуке с сыном для нее непереносима, но сейчас донья Висента не пугается, настроение мужа ей известно. Заранее уверенная в ответе, она спрашивает, что же все-таки скажет муж дону Фернандо.

– Ты знаешь, – медленно отвечает дон Федерико, – я думаю, что нам следует согласиться. – И, не глядя в расширившиеся глаза доньи Висенты говорит растерянно и невразумительно: – Кто его знает, может, он и в самом деле... видит звезды...

Глава третья

О где-то затерянное селенье

в моей Андалусии

слезной...

Федерико Гарсиа Лорка

1

Хотя Пепе Мора всего за несколько месяцев до Федерико перебрался в Мадрид, он приветствует друга со снисходительностью, достойной столичного старожила. Ну кто же, мой милый, носит теперь такие торжественные черные костюмы? Разве что на похоронах! И эти лакированные туфли! А чемоданы небось набиты крахмальными манишками и рекомендательными письмами?

Федерико не смущается: что ж, провинциал так провинциал. Зато каким франтом стал наш Пепе, сил нет, вот бы подивились на него гранадские родственники! Ах, чуть было не забыл, от родственников -куча поручений! Кузина Ангустиас просила крепко поцеловать милого жениха и напомнить ему про клятвы в апельсиновом саду – и, не выпуская из рук чемоданов, он заключает в объятия оторопевшего Пепе. Дядя Педро наказал передать, чтобы Пепе перестал, наконец, шляться по дурным женщинам. Тетушка Кристина посылает племянничку собственноручно связанный набрюшник – говорят, что вечера в Мадриде холодные, а ведь у Пепе такой слабенький желудочек! А бабушка Мария Хосефа...

Пронзительный голос Федерико разносится по всей привокзальной площади. Пеле находит, что шутка несколько затянулась, но тот не унимается – он шарахается от автомобилей и трамваев, поминутно хватается за карманы и сыплет уменьшительными андалусскими словечками, будто не замечая зевак, наслаждающихся даровым представлением.

Наконец приятели усаживаются в открытую пролетку – Пене все-таки не упускает случая сообщить, что такие пролетки в Мадриде называют мануэлами в отличие от зимних экипажей – симонов, – и словоохотливый извозчик моментально вступает в разговор.

– Хорошо вам, южанам, въезжаете в столицу через парадный вход. А высадились бы на Северном вокзале – и тащились бы сейчас в гору по булыжной мостовой под тусклыми газовыми фонарями!

Пролетка выезжает на Пасео дель Прадо. В черной асфальтовой реке колышутся отражения электрических светильников, по сторонам, вкаштановых аллеях, сплошными толпами движутся гуляющие. Справа дышит свежестью какой-то сад – ага, ботанический, – слева, за деревьями, тянутся дома, один нарядней другого. А вот и справа большое, знакомое по открыткам здание с колоннами перед входом – музей Прадо. Фонтан со статуей Нептуна... Огромный – в целый квартал длиной – Дворец путей сообщения...

Дома и статуи кажутся знакомыми, а вот люди... Где же сотни раз воспетые и нарисованные столичные манолы, почему не прохаживаются они неторопливо, накинув мантильи, шурша накрахмаленными юбками? Где классические щеголи в гетрах, повязывающие шею шелковым платком? Откуда взялись эти вызывающе декольтированные женщины в платьях до колен, эти деловитые молодчики в непромокаемых плащах нараспашку? И куда, скажите на милость, так торопятся все эти люди, почему так судорожны их движения, словно они стараются попасть в такт нервической, квакающей музыке, несущейся из окон отелей и ресторанов? Пепе усмехается: