Гарпия - [43]

А потом… На миг мне показалось, что ничего этого не случилось, что я дома, что мои дети со мной. Я просто грежу наяву, пролетаю над церковными шпилями, над крышами домов, спортивными площадками. Я вижу все очень ясно, во всех подробностях – вижу швы на одежде, которая сушится на веревке в саду, слова на ярлыках… Я могу лететь и лететь вперед – над морем, над лодками, островами, к вечно меняющемуся горизонту. Времени нет, есть только расстояние, только это.

Я открываю глаза и обхватываю себя руками. Я уверена, что увижу нечто – царапины, коросты, они появляются и разрастаются. Я смотрю и смотрю, я разглядываю собственное тело, каждый дюйм его поверхности. Ничего нет.

Посреди ночи я и вижу, и смеюсь: теперь это происходит, а я всегда знала, что так и будет.

Я это она. И я здесь.

Часть. ЧЕТВЕРТАЯ

Я просыпаюсь с ощущением, что на меня смотрят. Я открываю глаза и вижу стену. Окно неподвижно, как затаившийся зверь, ждущий меня.

Стекло разбито. Трещина на нем – рисунок, послание. Я пытаюсь прочесть его и сдаюсь.

Наверное, я пробыла здесь несколько недель. Или только один день, самый долгий из всех в моей жизни. Кто-то стучал в дверь, а я не стала открывать. Более того, я спряталась.

Я нашла убежище, откуда смогу продолжать рассказывать свою историю, ее историю. О том, как все закончилось у нас с ней.

Мимо по шоссе проезжает грузовик. Такой тяжелый, что пол сотрясается. Но это далеко, сюда он не поедет.

Я перекатываюсь на бок, приподнимаю голову. Где-то позади меня моя спина излучает свою собственную боль, свои жалобы.

Я снова ложусь на спину.

Этого дневного света недостаточно: я хочу, чтобы его было больше. Я хочу самого яркого света, какой только смогу найти, я хочу опасности яркого солнца.

Я сажусь очень осторожно… я ощущаю воспоминания о чем-то… о том, что было после хирургической операции… но на этот раз меня не разрезали, мое тело едино. Груди касаются живота, а живот касается бедер.

Они приветствуют друг друга и словно бы встречают друг друга поклонами, и теперь я все вижу: это одежда отделяла одно от другого.

Мне удается подняться. Мои ступни легко касаются пола. Кривые когти прикасаются к скользкому блеску оберток от бисквитов, пакетов от чипсов. Я опускаю голову к самому полу и пробую их на вкус, вынимая языком последние крошки.

Я думаю, что вид стен больше не имеет значения. Я удерживаюсь на подоконнике, наслаждаюсь свежим утренним воздухом. Почва – мясо и горение. Трава прохладная, как ментол.

Я широко открываю рот. Теперь я могу это делать. И никто не прикажет мне не делать этого.

Столько разных лужаек, и каждая похожа на лицо или на тело, радостно разлегшееся на земле. Неоново-зеленый, лаймовый, изумрудный, полынный, сине-зеленый и нефритовый цвета.

А вот и поле, и лес. Теперь это мои места.

Откуда-то доносится крик – далеко, из глубины городка. Голос молодой, высокий, жаждущий. С ним приходит некое чувство – то ли боль, то ли прикосновение, – но кажется, что все ощущения стали одинаковыми.

Она – я – потратила напрасно столько времени, пытаясь понять разницу.

А теперь – ступени. Я пропускаю провалы, дыры, манящие меня к себе. Мое тело становится все легче, и я к нему привыкаю. Я выхожу в сад – одним движением, не топча воздух, как я делала прежде. Пусть он несет меня.

Я вижу, как тучи развеиваются одна за другой. Я так много всего вижу. Если я закрываю глаза, передо мной возникает изображение всего на свете, весь мир простерт передо мной, фрагмент за фрагментом. Я могла бы направиться туда. Но я останусь. Посмотрю на себя. Этого достаточно.

Ощущение такое, будто я снова расту… прострелы в сердце, как будто в меня попадает метеорит и растворяется между моими костями.

Я могла бы исследовать себя, изучить и показать всем результаты. И сказать, кто был прав, а кто ошибался. Какой-то мужчина-писатель сказал, что я буду отвратительна, одета в лохмотья – а я одета в ничто! – или буду восседать на троне.

Видимо, день клонится к вечеру. Солнце снова опустилось ниже, и я думаю, что это означает близость вечера. Где-то неподалеку мелодично звонят колокола.

Я лежу на стерне, колючей траве посреди поля, ощущая, как обжигает до красноты мою кожу свет какой-то далекой планеты. И тут я понимаю: меня могут увидеть. С самолета, дрона или с помощью еще какой-то тайной аппаратуры.

Я шевелюсь, сливаюсь с тенью, с подлеском… и ощущаю мир под собой, как теплое тело.

В траве что-то жесткое, деревянное, с запахом гнили, наполняющей трещинки. Обрывок разлохмаченной веревки. Видимо, это то, что осталось от тарзанки.

Я смотрю, как по гнилой деревяшке ползет мокрица, и пытаюсь представить себе сиденье тарзанки, когда она была новенькой и скользила к небу.

Я иду к деревьям. То есть теперь я ползу и чувствую, как живот задевает траву. Брюхо, как у тигра, низкое, шерстистое, касается земли.

Зелень проникает внутрь меня – сырость, тропинки… мои руки испачканы землей, трава становится выше, доходит мне до шеи. Она просится ко мне в рот.

Темнота не такая густая, как мне хотелось бы: ее тут и там прореживает свет, он выгрызает в ней куски и расплющивает ее.

Я думаю, что здесь сила притяжения наконец-то отпустит меня. Я буду падать вверх и вперед. И упаду к звездам.