Гарнизон маленькой крепости - [5]

— Сегодня ночью, — сказал комендант, — наши переходят в контрнаступление. При успехе мы завтра опять будем со своими. Ночью никому спать не придётся. Потому приказываю: все, кто не отдыхал сегодня, — сейчас спать. Остальным приготовиться…

Усов снял гимнастёрку, обвязался, как поясом, полотенцем и пошёл умываться. Потом он достал зеркало и бритву и побрился. Пришил к гимнастёрке недостающую пуговицу и впервые за три дня прилёг на топчан. Закрыл глаза, но сразу же поднялся и позвал Любова.

— Выдайте дневной паёк, норма остаётся прежняя — по два сухаря. В пятнадцать ноль-ноль по телефону зачитают сообщение Информбюро. Можно провести беседу.

Комендант откинулся на топчан, подложил руку под голову и моментально заснул.

7

Все бодрствующие были заняты делом. Сибирко, расстелив лист бумаги на столе, где стоял телефонный аппарат, рисовал заголовки для «Боевого листка». Конечно, он напевал. Без песенки неунывающий связист сидеть не мог. Двое солдат пришивали подворотнички. В помещении была наведена чистота — гарнизон готовился встретить своих освободителей. Ночью предстоял бой. Калита, Синицын и Ершов набивали пулемётные ленты.

На узком клеёнчатом топчане, раскинув руки, спал ефрейтор Любов. Во сне он улыбался. Курчавый, с широким добродушным лицом, он походил на большого ребёнка. Впрочем, этот «ребёнок» легко выжимал двухпудовку и десятки километров бессменно носил тело станкового пулемёта.

— Если бы здесь был Вобан, — вполголоса говорил Синицын маленькому Ершову, — он обязательно соорудил бы доволнительные укрепления. Или нет, он прорыл бы подземный ход в город. Ты знаешь, кто такой Вобан?..

Ершов нехотя признался, что никогда не видел Вобана. Синицын с жалостью посмотрел на товарища.

— Его и не увидишь. Он ещё в восемнадцатом веке умер…

— Опоздал родиться, Ершов, — с усмешкой заметил Сибирко. — Не знаю, что у нас делал бы Вобан, а вот на месте сержанта я заставил бы вас побыстрее разворачиваться с набивкой лент.

Для Синицына сразу же потускнела жизнь. Он уже предвкушал удовольствие пуститься в длинные исторические экскурсы, чтобы «просветить» несведущего Ершова. Но тут вмешался этот Сибирко, и настроение рассказывать сразу же пропало. Обиженный, он замолчал и принялся сосредоточенно работать. Сибирко понял, что обидел Синицына. Он совсем не хотел этого и потому сказал успокаивающе:

— Ты не сердись, я ведь шучу…

Синицын промолчал, но обида его моментально рассеялась.

Закончив заголовок «Боевого листка», Сибирко принялся печатными буквами переписывать заметки. Он читал их вслух, слово за словом, словно диктуя себе:

«Мы окружены врагом, мы внешне оторваны от всех, но внутренне чувствуем неразрывную связь со всем близким нам, дорогим, с нашей родиной. Верим в победу над врагом и ДОТ не сдадим. Будем биться до конца…»

Сибирко, как истый художник, отходил на шаг-два от стола и любовался заголовком.

— Правильно! «До конца». Хорошо написано!

На закате ходит немец мимо ДОТ-а моего,

Поморгает, постреляет, не добьётся ничего.

И кто его знает — куда он стреляет…

Куда он стреляет, куда он стреляет…

Песня Сибирко развеселила бойцов.

— Спой «Раскинулось море широко», — попросил Калита.

— Можно… У меня к ней припев новый есть.

И Сибирко запел тихим, но приятным голосом:

…Товарищи, в силах мы вахту нести!

Бойцы поклялись в окруженьи…

Было тихо и спокойно в ДОТ-е. И с трудом верилось, что вокруг этих, поздним вечером бодрствующих бойцов, сжимается кольцо опасности.

В полночь грохнули отдалённые выстрелы. Комендант поднял на ноги весь гарнизон. Долго длилась пальба. Но бой не приближался к ДОТ-у. Лишь изредка невдалеке разрывался снаряд, тяжело сотрясая укрепление.

А перед рассветом позвонили с командного пункта батальона и сообщили, что прорыв к ДОТ-у не удался.

8

Начался пятый день. И начался он неприятностью. Сибирко обнаружил, что телефон не работает — кабель имел где-то разрыв. Связь с передовыми позициями и командным пунктом нарушилась.

— Может быть, перебило снарядом? — высказал предположение Калита.

— Может быть. Только бы немцы не обнаружили кабель…

Усов по-прежнему был спокоен. Горяев следил за его лицом, за каждым движением, стараясь заметить хотя бы маленькую долю неуверенности или сомнения. Комендант так же размеренно шагал, таким же ровным голосом отдавал приказания.

Ещё до рассвета немцы повели яростный артиллерийский обстрел города. Снаряды гудели над ДОТ-ом и тяжело рвались сзади. Гарнизон ожидал новой атаки. У пулемётов, амбразур и наблюдательных щелей дежурили бойцы.

Фашисты подтянули несколько пулемётов и открыли прицельный огонь по амбразурам. Усов давно ожидал этого и в душе тревожился. Он понимал, что это ставка на поражение гарнизона — наиболее сильное средство против долговременных укреплений. Это называется «ослеплением амбразур».

Пули осыпали снег и землю, бешено колотились в переплёты и пронзительно взвизгивали при рикошетах. Иногда они влетали в помещение, впиваясь в деревянную обшивку.

— От амбразур! — кричал комендант.

Пулемётный огонь усиливался. Рядом у самых стен ложились мины. Наблюдать за полем стало опасно. Комендант приказал прекратить стрельбу, чтобы не выдавать расположения амбразур. А немцы, обнаглев, подтягивали пулемёты ещё ближе.