Гармония по Дерибасову - [14]

Иностранцы лопотали, гид-переводчик отступал к прилавку, отстреливаясь короткими очередями через мегафон. Дерибасов на цыпочках потянулся к происходящему, вертя головой, как радаром. На его глазах лукошко деликатеса изменило родине за смятый рубль. Сомнамбулический Елисеич совал лукошки в аляповатые иностранные пакеты.

— По демпинговым ценам во Францию, — чуть не плача прошептал Дерибасов и сжал кулаки.

Через восемь лукошек французский табор двинулся дальше. Гид замешкался, нетерпеливо застучал металлическим рублем по прилавку. Раскаленный Дерибасов возник за секунду до того, как Елисеич чуть не похоронил девятое лукошко в блеклом гидовском пакете.

— Стоп! — заявил Дерибасов. — Вы продемонстрировали полную профессиональную непригодность, — холодно бросил он.

Елисеич сокрушенно развел руками, а у Гида забегали глаза.

— Перед вами — простой советский труженик, — строго продолжил Михаил Венедиктович. — У него пятеро детей, которых он должен прокормить собственными руками, — Дерибасов помахал сжатыми кулаками, а Елисеич рефлекторно сунул в лицо Гиду бугристые от мозолей ладони и тут же испуганно отдернул их. — Но он знает свой патриотический долг! — Михаил Венедиктович пронзительно посмотрел Гиду в глаза. — Он понес семьдесят два трудовых рубля убытка на замазанном при появлении иностранных гостей нуле, ради одной вашей фразы…

— Моей фразы?!

— Именно вашей. Не моей же, в самом деле. Государство не тратило средств на обучение меня французскому языку. «Мадам и месье! — должны были воскликнуть вы. — Обратите внимание! Может ли в вашей капиталистической Франции рядовой труженик лакомиться шампиньонами? То-то! А у нас шампиньоны на каждом столе по цене картошки!»

— А вы, собственно, кто?! — спросил Гид, неприязненно глядя на потихоньку стягивающийся к ним базарный люд.

— Я-то представитель общественности… — Михаил Венедиктович сделал нажим на начале фразы и многозначительно оборвал ее на середине.

В толпе зашептались.

— Какой общественности?! — Гид попытался уложить Дерибасова в конкретные рамки, но Дерибасов не укладывался:

— Какой общественности?! — переспросил Михаил Венедиктович в толпу. — Да уж не международной! Или мы для вас уже не общественность? Похоже, мы для таких, как он, — хуже собак! Особенно, если эта собака — французская болонка.

— Вы что, против советско-французской дружбы?! — сделал Гид ответный ход.

В любой игре существуют правила. И обычно выигрывает тот, кто их устанавливает. Вот, например, коррида. Как бы она проходила, устанавливай правила не испанцы, а быки?

Гид помахал фразой-мулетой о советско-французской дружбе и приосанился, ожидая, как Дерибасов ринется и обломает рога о заграждение. Но бык пожевал губами, встал на задние ноги, и облокотившись одним копытом на прилавок, ткнул другим в сторону Гида:

— Нет! Я не против советско-французской дружбы! Я против тех, кто, прикрываясь ею, примазывается к иностранщине.

— Больно культурными стали, — сказали из толпы.

— Больно другое, — подхватил Михаил Венедиктович. — Больно, что некоторые приспособленцы нагло пользуются патриотическим порывом бесхитростного крестьянина в корыстных целях. Для личного обогащения.

— Э, а что этот тип сделал? — спросили из толпы.

— Милицию вызвать? — обрадовался кто-то.

— Шампиньонов по рублю за лукошко ему захотелось, — пояснил Дерибасов. — Чтобы наш брат разводил для него деликатесы по рублю за лукошко! А он для нас за это с француженками шуры-муры разводил.

— Деловой! — то ли осудил, то ли одобрил Гида флегматичный человек в неряшливом фартуке, с топориком, неторопливо пришедший от мясного прилавка. Дерибасов узнал его и обрадовался — год назад в один июньский день они бок о бок торговали свининой.

— Х-хе! — сказал Дерибасов. — Привет, дядя! Может быть, удовлетворишь его во имя советско-французской дружбы — продашь свинину один к десяти? А что? Свинина — по сорок копеек за кило!

— Товарищи! — Гид перешел к круговой обороне. — Товарищи! День рождения у меня сегодня! — Гид переводил взгляд с топорика дерибасовского знакомого на низколобого упитанного малого, поигрывающего чугунной гирькой.

— А у них?! — горько сказал Дерибасов, плавно поведя рукой в сторону толпы.

— Могу паспорт показать! — замельтешил Гид. — Друзья зайдут. Вот и хотел угостить… Я же не потому, что дешевле… Сколько они стоят? Сколько стоят, столько и заплачу! — Гид полез в карман, вытащил смятую трешку, посмотрел на Дерибасова и снова зашарил по карманам. В левом заднем оказался рубль с мелочью.

— Вот… — вздохнул Гид и протянул деньги Елисеичу. — На все, пожалуйста.

— Продукция отпускается лукошками, — сказал Дерибасов.

Елисеич потупился.

— У меня больше нету. — Видно было, что Гид готов вывернуть карманы по первому требованию.

— В виде исключения, — объявил Дерибасов. — Исключительно ради дня рождения и советско-французской дружбы, ладно, оставляй залог.

Цепким взглядом Дерибасов прошелся по Гиду, как пианист по клавишам, глаза его блеснули, и приговор был вынесен:

— Мегафон!

Дерибасов был человеком конкретного ухватистого мышления. Горячие чугунки идей со стуком выставлялись на широкий крепкий стол назарьинской предприимчивости, и нетерпеливый, вечно голодный Дерибасов восторженно обжигался недоваренным варевом.