Гармония по Дерибасову - [13]

— Лучше помру в девках.

Репродуктор ликовал — страна приветствовала своих героев. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Моти. Ткнувшись во все четыре стены, он развернулся, наступил нетвердой ногой на поверженный репродуктор и, выломав дверной косяк, ушел.

В девках Марфа не померла. Бобылем остался Елисеич. После смерти Марфы он, незаметно для себя, стал звать Дуню внучкой, что, скорее всего, и довело его до компаньонства с Михаилом Дерибасовым.

Много чего наломал Елисеич за свою долгую жизнь. Совестливый и щепетильный, Елисеич все, что ломал, ремонтировал. Кроме, правда, скуратовских: фотостенда, зеркала, иконы, шкафчика с посудой, И. В. Сталина, слоников-аристократов и репродуктора. Человек малых знаний, но буйной творческой фантазии, Елисеич не воссоздавал, а созидал. Из-под ремонта Елисеича выходили: швейная машинка, набивающая охотничьи патроны, утюг-самоглад, велосипед-миникомбайн, телега-амфибия и так далее.

Порадовавшись удачной шутке, деликатный Елисеич тут же начал сомневаться, не обидел ли он Дерибасова. Но Дерибасову было не до мелочного самолюбия — неожиданно вознесшись втрое выше мечтаемого, он судорожно пытался обозреть новые горизонты:

— Эх… — задохнулся счастьем Дерибасов. — Да что же это делается… Родной мой Елисеич! Это ж угловой столик!.. Француз, он страшно быстро разбогател! Так мы ж тогда вообще!.. Машина — «Волга», «Мерседес»… нет, сначала дом. С колоннами и фонтаном. А из Дунькиной хаты — образцовый свинарник. Х-ха!.. Елисеич, — Дерибасов блаженно хихикнул, — да мы на международную арену выйдем! Подорвем экономику Общего рынка! Завалим Францию шампиньонами по демпинговым ценам! Дунька мне: «Шут!» А я ей: «Да, я шут, я циркач, так что же? Зато на международной арене…» И по всем областным центрам, от Владивостока до Парижа — постоянные угловые столики в ресторанах! — Дерибасов неожиданно замолчал, покрутил головой, вышел в сени и долго пил большими глотками холодную колодезную воду…

События этого дня насторожили краеведа-любителя и подпольного летописца Осипа Осинова. В тридцатом томе «Уединенных наблюдений и размышлений над людьми, природой и временем» появилась следующая запись:

«Горько видеть идущие из города тенденции — молодые люди вместо того, чтобы обмениваться кольцами с молодыми девами, обмениваются штанами с чучелом. Символическое значение этого акта явно омерзительно, хотя до конца постигнуть его трудно.

Удручает и происходящее в недрах Назарьина в самом буквальном смысле. Мишка Дерибасов использует Елисеича для выращивания в подвале подземных грибов.

Какой может быть душа такого гриба?!

Умозаключаю: душу его составит вытяжка из могильного ада. Но мертвые души не имут…

Вывожу: есть эти грибы — все равно что носить штаны с чучела».

Глава 6 По демпинговым ценам — во Францию

Дерибасов обихаживал Елисеича, Елисеич обихаживал шампиньоны. Дуня большими сковородками жарила продукцию для дегустаций. После пятой сковородки природный артистизм Дерибасова начал перерастать в режиссерство. Вышитую Дуней косоворотку Елисеич принял охотно, даже растроганно. А за лапти обиделся:

— Может, мне ещё и суму в руки?

— Какую суму? — отмахнулся Дерибасов. — Где ты видел суму с шампиньонами? Партия лукошек поступит завтра к пятнадцати ноль-ноль.

— Мишка, — заворчал Елисеич, — ты этой торговлей сам занимайся. Не умею я торговать. Мы с тобой так и договаривались.

— Нельзя работать по-старому! — жарко заговорил Дерибасов. — Давай, Елисеич, осваивай смежную профессию. Я все организую, но за прилавком должен стоять ты.

— Ты чего придуриваешься! — встряла Дуня. — Совсем Елисеичу на голову сел. Свинину-то продаешь не хуже других, даже пошустрее…

Дерибасов высокомерно улыбнулся, выдержал паузу и заорал:

— Примитив! А городская специфика! Это свежая свинина требует подвижного и остроумного конферанса! А гриб, он же от земли! Он дремучего старика требует. Могучего, сказочного, неповоротливого. В лаптях и косоворотке. Старик от земли, и гриб от земли. Поняла?!

— Ага, — сказала Дуня. — Все поняла. Гриб от земли, свинина — от помоев. — Дуня повела крутым плечом и ушла на кухню.

С минуту Дерибасов ощупывал намек, потом выдавил:

— Гадом буду, свиней пущу! А из вот этого комода — корыто сделаю!

…Лапти жали. Дерибасов нарочно заказал их на полразмера меньше, чтобы Елисеич переминался с ноги на ногу и привлекал внимание к обувке. Смущенный, растерянный, огромный Елисеич был великолепен. Дремучий русский богатырь притягивал любовные взгляды областных русофилов. Однако до демпинговых цен и Общего рынка было еще далеко. Рынок был тот же, что и несколько десятков страниц тому назад. Новорожденное «дело» требовало капиталовложений, как младенец — молока. Поэтому цены были такие, что горожане, словно норовистые лошадки, испуганно косились на шампиньонные ценники и шарахались. Совестливый Елисеич пунцовел и искал глазами Дерибасова. Тот успокаивающе поднимал руку в международном молодежном жесте «о'кей». Елисеич таращился на образованный большим и указательным дерибасовскими пальцами кружок и, наконец, решил, что нужно замазать ноль на ценнике, что и сделал. Тут рыночная толпа раздвинулась, и перед Елисеичем возник выводок стариков и старух в легкомысленной одежде, и это было не смешно, потому что говорили они не по-русски.