Гармония по Дерибасову - [10]

— Там были стихи, Михаил, — торжественно сказала Эвелина Пранская, — конечно, стихи плохие, неумелые, местами даже глуповатые, я бы сказала, но такие чистые, такие прозрачные, Михаил, что просто диву даешься! Сразу представляется ласковое небо, лес, чистая речка…

— Так! — сказал Дерибасов.

— Это честные стихи, Михаил, — продолжила Эвелина Пранская, — даже иногда слишком честные. Иногда хотелось взять эту девочку и просто по-матерински отшлепать ее… Михаил, девочка честно, все, что видела, все, что чувствовала, она записывала в заветную тетрадку, Михаил…

— Да? — громко сказал Дерибасов, — все?

— Да, Михаил, да! — Эвелина Пранская записала что-то в блокнот. — Ваша живая реакция убеждает меня, что девочка никогда, никому не читала своих стихов… Ее односельчане, Михаил не знали, что рядом живет тонкая, чистая душа…

— Светлая, — потемнел Дерибасов.

— Да, Михаил, да, — Эвелина Пранская записала что-то в блокнот. — И это даже достойно осуждения, эта наша некоммуникабельность, невнимательность к людям, наша замкнутость, Михаил, снова некоммуникабельность.

— Кто? — сказал Дерибасов.

— …Коммуникабельность — это… ну, это незачем, — улыбнулась Эвелина Пранская, — да это и другая тема. А девочку зовут Зоя Осипова. 10 «А» класс — больше она ничего не написала. Вы ее знаете, Михаил?

— Что? — громко сказал Дерибасов.

Эвелина Пранская что-то записала в блокнот.

— В ее стихах много имен, почти все стихи о любви. Очень часто повторяется некий Михаил Венедиктович — рифмы неумелые, еще бы, к такому отчеству подобрать рифмы, вы представляете, Михаил? Кстати, по стихам этот Михаил Венедиктович тоже очень тонкий, умный человек…

— Светлый! — сказал Дерибасов.

— Спасибо, — улыбнулась Эвелина Пранская, — это именно то самое нужное слово, которое не всегда находится. Светлых людей надо знать, Михаил, вы знаете этого человека?

— Знаю, — сказал Дерибасов. — Это алкоголик.

Осуждение в его голосе было искренним — Дерибасов употреблял алкоголь настолько редко, что Дуня тихо презирала его, выпив, по обыкновению, вечерком рюмочку десертного «для здоровья». Так было заведено в Назарьино, однако алкоголиков в деревне не было.

В истории Назарьино было всего двое горьких пьяниц, но оба были Арбатовы, а это все равно что приезжие. Да и ходили они в алкоголиках недолго: первый, Софрон, скоропостижно скончался, так и не допев любимую «Калинушку», а второй женился, исправился и даже окончил вечернюю школу.

А вот Дерибасов не пил.

— Да, я слаб, — говорил он Дуне.

— Да уж, — соглашалась Евдокия.

— Моя тонкая душа подвержена, — пояснял муж Михаил. — Если начну — не кончу. Не вводи нас во иску-шение-е-е, — козлино ныл он.

— Шут гороховый! — беззлобно говорила Дуня, после чего муж Михаил отворачивался к стенке на 3–4 дня.

— Алкоголик?! — удивилась Эвелина Пранская и отложила блокнот. — А может быть, тезка?

— Нет, алкоголик, — упрямо сказал Дерибасов, — они уже давно… Мне ли не знать…

— Что давно?!

— То самое давно! — сказал Дерибасов с сельской непосредственностью. — Да если бы только! Хоть бы это… людей стеснялись! Так нет! Она ему стишок, а он в тот же вечер, если до клуба доползает, ей частушку. Прямо при всех!

— Частушку?!

— Ну да. Тоже, поэт. Это… снюхались. А частушки такие! — и Дерибасов исполнил единственную сочиненную им еще до женитьбы частушку:

Я у милки две груди

накручу на бигуди!

Если пышной будет грудь,

замуж выйдет как-нибудь!

— Кошмар, — оценила Эвелина Пранская.

— Могу еще спеть, — предложил Дерибасов. — Только это самая приличная. Он раньше, это, что «Я у Зойки две груди…» пел. Мать ее не выдержала, кипятком его ошпарила. Теперь «я у милки» поет.

— Надо же! — огорчилась Эвелина Пранская. — А я бросила все, дочка болеет, муж в командировке… а… как же это?

— А так, — мстительно сказал Дерибасов.

— А… Зоя? — осторожно спросила Эвелина Пранская.

— Зоенька? — рассмеялся Дерибасов. — Мне очень неудобно вам так в лицо… Но… простите меня, у меня самого четверо детей, нет, пятеро, три дочки… если хоть одна будет похожа на эту… эту Зоеньку, с вашего разрешения, и не то, что в десятом классе, а хоть в сороковом, я ее… — Дерибасов раздул ноздри, вытолкнул воздух и грозно продолжил: — Я простой сельский парень, у меня это… Ну, полный дом детей! И люди у нас честные, прямые. А Зойка — выродок, общедеревенское мнение — шлюха она, простите за выражение, но я простой человек, я говорю, что есть!

— Как? — растерянно сказала Эвелина Пранская. — В 10 классе?!

— Так! — уверенно сказал Дерибасов. И вдруг его осенило. Мысль, пришедшая к нему, была так хороша, что он даже зажмурился.

— То есть была, — сказал он печально.

— Почему была? — спросила Эвелина Пранская.

— А позавчера утопилась, — развел руками Дерибасов. — Плакали мы, но даже с облегчением, честно говоря. Да и бог с ней, может, что поняла. Вы знаете, я простой парень, говорю, что думаю, у нас в Назарьино все простые люди, так вот нам ее не жаль! Старухи говорили — только могила исправит. Старость мудра. Мать однажды кричала: «Хоть бы убил кто — позор на всю семью!» Знаете, что такое осуждение коллектива? — сурово спросил Дерибасов.

Эвелина Пранская машинально кивнула.