Разговор с комсомольцем Востреньких раздосадовал Никона. Он смутился и, затаив в себе обиду на кого-то, стал сам себя успокаивать:
«Лезут... Я сколь могу, столь и работаю. Многие еще хуже меня...»
Но когда он стал перебирать этих многих, которые работали хуже его, то наталкивался на самых отпетых лодырей, на пьяниц и постоянных прогульщиков.
«Вот Сенька Емельянов, — утешался он, — не сходит с черной доски, а плюет на всех спокойно и с высокой полки... Также и Ефим Кривой. Он только посмеивается, а ежели станут приставать сильно, так и отшибет, да так, что в другой раз не полезут... Агафонов коногон, от него многим за насмешки попадало»...
Искал Никон оправдания и утешенья себе в том, что и другие не лучше его. Но было самому стыдно, когда вспоминал он и Сеньку Емельянова, и Ефима, и коногона Агафонова. Какие они шахтеры? Они — рвань! Разве с ними равняться можно.
И еще находил Никон себе оправдание: музыка. Знал он, что с каждым днем играет на гармони все лучше и душевней. Знал и радовался. И холил свои руки, боялся, чтоб не огрубели пальцы. А от шахтерской работы как им не огрубеть! И нужно было беречься, стараться, чтоб не зашибить пальцев, чтоб не натруждать черезчур рук.
«Им всем, — думал Никон про остальных шахтеров, — не беда, коли у них вспухнет рука или задеревенеют пальцы. А мне-то каково? Я как буду с испорченными руками играть!»
Разговор с Востреньких разбередил в Никоне нудные и назойливые мысли. И не с кем было посоветоваться, некому было порассказать о своих сомнениях, о своих заботах.
Тогда Никон решил:
— Ладно. Уйду отсюда. Брошу шахту... Разве не проживу я без нее!
О своем окончательном решении уйти с рудника Никон снова сообщил Милитине. У девушки потемнели глаза, и дрогнувшим голосом она сказала:
— Куды же ты, Никша?.. Жил бы тут. Работал бы ладно...
— Не нравится мне тут! — улавливая в голосе Милитины испуг и жалобу, со сладостным злорадством упирался на своем Никон. — В другом месте дружков себе найду и заживу лихо!
Милитина подавила вздох и, мгновенье подумав о чем-то, уверенней и смелее возразила:
— В другом месте, думаешь, не надо будет работать? Не спросют, думаешь, с тебя хорошей работы?
— Как наработаю, так и ладно будет... А надоест работать, буду с гармонью промышлять... Меня музыка прокормит!
— Как хочешь! — вдруг вспыхнула девушка. Никон изумленно поднял на нее глаза. Он почуял в ее голосе что-то новое. — Как хочешь! — повторила Милитина. — Уходи. Тебя тут никто и держать не станет.
— А мне плевать!.. — вспыхнул Никон и враждебно отвернулся от Милитины...
И в тот же день, словно кому-то на зло, он пошел в контору за расчетом. Ему выдали причитающуюся ему зарплату и конторщик, прищурившись, засмеялся:
— Летишь?
— Как это? — недовольно переспросил Никон.
— В летуны определился? Ну, катись!...
После расчета Никон прошел в свой барак и быстро собрал нехитрые пожитки.
Был ясный день. Люди находились на работе. В бараке почти никого не было и никто не обратил внимания на сборы парня.
Никон взвалил за спину котомку, обладил на левом плече ремень от гармони, оглянул барак и вышел на улицу.
Кругом было все знакомое, к чему он уже успел привыкнуть. Тянулся длинный ряд бараков рабочего поселка, издали виднелись постройки шахты. Вздымались стройные очертания эстакады. Совсем близко вились дымки паровозов на станции. Он направился туда.
И там, в ожидании поезда, Никон стал толкаться среди таких же, как и он, пассажиров.
На станции его встретил кто-то из знакомых шахтеров и окликнул:
— Куда едешь, что ли, гармонист?
— Еду, — коротко и немного заносчиво ответил он. — Чего мне здесь трепаться?
Знакомый расхохотался:
— Выходит, что там тебе, на новом месте лучше будет трепаться?
Никон рывком отвернулся от насмешника и уже больше ничего не ответил.
И скоро поезд увез Никона на ближайшие копи.
Когда он вылез через полчаса из вагона и пошел разыскивать контору, у него был веселый и самоуверенный вид. Он оглядывал новое место, примечал все, что встречал на своем пути. Он чувствовал себя хорошо. Ему было весело и легко. Разыскав контору, он попросился на работу. Он знал, что работа найдется, что рабочих рук не хватает. И потому в конторе он держал себя независимо, почти заносчиво.
— Откатчиком работал, — ответил он на вопрос, что и где делал. — Хочу тут поработать. Сподручней мне...
Его зачислили на работу и сказали в каком бараке отведут ему койку.
Складывая свои пожитки на новом месте, он весело ухмылялся. Он припоминал разговоры Востреньких, Милитины и других и самоуверенно думал:
«Нигде не пропаду!.. Врешь, устроюсь я так, чтоб получше да полегше было...»
