«Ему что! Ходит барином да командует...»
На утро Никон спустился в шахту мрачный и расстроенный. Он шел на работу, как на наказанье. И он с трудом дотянул до конца рабочего дня. Подымаясь на-гора, он столкнулся с Силантием.
— Ушел от Покойника? — приветливо осведомился тот. — Вот и хорошо! Я, брат, к ладным ребятам попал теперь и работать мне лучше, и люди вокруг меня другие... А у Покойника вся летучка осталась. Бушует он, сердится!.. Вчерась встретил меня, «сволочи вы, говорит, все». Тебя поминал. «Воротится, говорит, — это про тебя-то, — лучше, чем в моем забое, ему нигде не будет...»
Никон ничего не сказал Силантию и поторопился свернуть от него в сторону. Упоминание о Покойнике было и неприятно, и кстати. Чорт его знает, может быть, и впрямь вернуться к нему? Тяжело здесь, с этими шахтерами, которые гонят во-всю свою выработку и не признают, что человеку на работе нужно и передохнуть и поразмяться...
Охваченный тоскою, Никон в этот вечер даже не взялся за гармонь. Лег на койку, закинул руки за голову и уставился пустым взглядом в небеленный потолок, по которому расползались широкие черные щели.
Его томили мысли о неприятной работе, об одиночестве. Ему было скучно и тоскливо. Выходило, что тут еще хуже, чем на Владимировском руднике. Так были приятели, там вертелась Милитина, которая отмечала его из всех молодых ребят. Там и музыку его слушали охотнее и с большим вниманием.
«Неужели возвращаться туда обратно?» — вспыхнула неожиданная мысль. Никон отогнал ее. Как вернешься? Стыдно. Смеяться станут. Хвастался той же Милитине, что нигде не пропадет, а вышло, что сразу же и прибежал обратно. Нет, он не вернется. А если здесь не станет легче, то можно уехать в другое место. Рабочие везде теперь нужны. Можно в город, на какую-нибудь стройку. Конечно, лучше всего в город...
«Летун...» — внезапно припомнилось липкое и укоряющее слово.
Никон, повернулся на бок так, что койка сердито заскрипела под ним, и угрюмо подумал:
«Ну, и ладно!.. Пущай называют...»
Прохладном вечером, после того, как Никон, томясь и тоскуя, бесцельно повалялся на койке и решил выйти из барака, его у дверей окликнула Степанида.
— Никша, к тебе я, по делу!..
Голос женщины звучал сладко и ласково. Никон встрепенулся. Его живо взволновало появление женщины. Он быстро подошел к ней:
— Какое такое дело?
— Ишь, какой неласковый! — игриво толкнула его Степанида локтем в бок. — Даже не поздоровкался! Ну, здравствуй, миленький! Здравствуй!
— Здравствуй! — тряхнул головой Никон.
— Дело у меня такое... — Степанида оглянулась и понизила голос. — Уйти бы отсюда куда... Людно здесь.
Они отошли от барака, миновали несколько домов и завернули в узкий переулок, где было тихо и безлюдно. Никон снова спросил:
— Какое же у тебя дело?
Степанида опустила глаза и колыхнула рыхлою грудью:
— Нилыч меня послал... Сходи, говорит, к парню, к тебе, значит. Хороший, говорит, парень, зря мы осерчали друг на друга... Скучно ему, ишь, без тебя... — И, заглядывая Никону в глаза и дыша ему густо и жарко в лицо, женщина добавила: — А уж мне, миленький, как ску-учно!...
Никон взглянул на нее, ухмыльнулся и прищурил глаза.
— Вправду, миленький! Вправду! — горячо выдохнула Степанида. — Уж так-то с тобой весело да любо было! И песни-то твои какие ладные да ловкие!.. Нилыч и тот соскучился... Приходи сегодня, у нас вечерка будет. Гармонь приноси!
Заметив нерешительность и раздумье Никона, Степанида торопливо успокоила:
— У нас и вино и закуска заготовлена! Не сумневайся!
Немножко покуражившись, Никон согласился. Женщина радостно оскалила зубы:
— Ой, и хорошо! А гармонь непременно приноси!.. Через часок и заявляйся!
Через час Никон входил в знакомую избу, где было уже шумно, Покойник поднялся ему навстречу, добродушно ругаясь:
— Ну, вот, язви тебя, тово... я гордых, тово... не уважаю... Проходи! Степанида сразу стала увиваться вокруг Никона, усадила его за стол, где сидели гости, незнакомые Никону.
Пили неторопливо, со смаком, весело и озорно подшучивая друг над другом. Отпускали липкие остроты по поводу полноты Степаниды, оглядывали ее жадными глазами, хохотали. Степанида не обижалась и выкрикивала нескромные словечки, подливая масла в огонь. Никон выпил стаканчик, поморщился и стал жадно заедать селедкой с луком.
— Пей, миленький! — пристала к нему Степанида. — Угощайся до сыту!
— Да я и так пью...
Когда гости немного охмелели, Степанида вышла из-за стола и поманила за собой Никона.
— Сыграни, миленький, веселую!
Никон охотно взял гармонь, пробежал быстро ловкими пальцами по ладам, развел меха, молодцевато выставил ногу, поиграл носком сапога и рассыпал бодрую, лихую и взмывающую к пляске «сербияночку». Степанида подперлась левой рукой в крутой бок, правую изогнула вверх и поплыла. Она выплыла мелкими, едва заметными шажками на середину горницы, притопнула, взвизгнула и остановилась перед молодым, светлоглазым гостем. Тот шумно отодвинул скамью от стола, выскочил навстречу Степаниде, вырос перед ней, наклонился, словно изготовился ловить ее и стал следить за ее движениями.
Пляска началась.
