Гарики из Иерусалима. Книга странствий - [22]

гаснет испаряющийся день,

бережно хранят воспоминания

эхо, отражение и тень.

* * *

Жил на ветру или теплично,

жил как бурьян или полезно —

к земным заслугам безразлична

всеуравнительная бездна.

* * *

С азартом жить на свете так опасно,

любые так рискованны пути,

что понял я однажды очень ясно:

живым из этой жизни — не уйти.

* * *

Когда последняя усталость

мой день разрежет поперек,

я ощутить успею жалость

ко всем, кто зря себя берег.

* * *

Сегодня настроение осеннее,

как будто истощился дух мой весь,

но если после смерти воскресение

не сказка, то хочу очнуться здесь.

* * *

В этой жизни, шальной и летящей,

мало пил я с друзьями в пивных,

но надеюсь, что видеться чаще

нам достанется в жизнях иных.

* * *

Решит, конечно, высшая инстанция

куда я после смерти попаду,

но книги — безусловная квитанция

на личную в аду сковороду.

* * *

А жаль, что на моей печальной тризне,

припомнив легкомыслие мое,

все станут говорить об оптимизме

и молча буду слушать я вранье.

* * *

Струны натянувши на гитары,

чувствуя горенье и напор,

обо мне напишут мемуары

те, кого не видел я в упор.

* * *

От воздуха помолодев,

как ожидала и хотела,

душа взлетает, похудев

на вес оставленного тела.

* * *

Нам после смерти было б весело

поговорить о днях текущих,

но будем только мхом и плесенью,

всего скорей, мы в райских кущах.

Улучшить человека невозможно, и мы великолепны безнадежно

Угрюмый опыт долгих лет

врастанья в темноту —

моей души спинной хребет,

горбатый на свету.

* * *

Я живу, никого не виня,

не взывая к судам и расплатам,

много судей везде без меня,

и достойнее быть адвокатом.

* * *

Есть сутки — не выдумать гаже,

дурней, непробудней, темней,

а жизнь продолжается — даже

сквозь наши рыданья над ней.

* * *

Вампиров, упырей и вурдалаков

я вижу часто в комнате жилой,

и вкус у них повсюду одинаков:

душевное тепло и дух живой.

* * *

Всегда приходят в мир учителя,

несущие неслышный звон оков,

и тьмой от них питается земля,

и зло течет из их учеников.

* * *

Играя соками и жиром

в корнях и семени,

объем и тяжесть правят миром

и дружат семьями.

* * *

Пристрастие к известным и великим

рождается из чувства не напрасного:

величие отбрасывает блики

на всякого случайного причастного.

* * *

Вдоль житейской выщербленной трассы

веет посреди и на обочинах

запах жизнедеятельной массы

прытких и натужно озабоченных.

* * *

Лепя людей, в большое зеркало

Бог на себя смотрел из тьмы,

и так оно Его коверкало,

что в результате вышли мы.

* * *

Поскольку в наших душах много свинства

и всяческой корысти примитивной,

любое коллективное единство

всегда чревато гнусью коллективной.

* * *

Подвержены мы горестным печалям

по некой очень мерзостной причине:

не радует нас то, что получаем,

а мучает, что недополучили.

* * *

Разбираться прилежно и слепо

в механизмах любви и вражды —

так же сложно и столь же нелепо,

как ходить по нужде без нужды.

* * *

Люди мелкие, люди великие

(люди средние тоже не реже) —

одичавшие хуже, чем дикие,

ибо злобой насыщены свежей.

* * *

Пошлость неоглядно бесконечна,

век она пронзает напролет,

мы умрем, и нас она сердечно,

с тактом и со вкусом отпоет.

* * *

В житейской озверелой суете

поскольку преуспеть не всем дано,

успеха добиваются лишь те,

кто, будучи младенцем, ел гавно.

* * *

Беда, что в наших душах воспаленных

все время, разъедая их, кипит

то уксус от страстей неутоленных,

то желчь из нерастаявших обид.

* * *

По замыслу Бога порядок таков,

что теплится всякая живность,

и если уменьшить число дураков —

у них возрастает активность.

* * *

Нет сильнее терзающей горести,

жарче муки и боли острей,

чем огонь угрызения совести;

и ничто не проходит быстрей.

* * *

Всегда проистекают из того

конфузы человеческого множества,

что делается голосом его

крикливая нахрапистость ничтожества.

* * *

Несобранный, рассеянный и праздный,

газеты я с утра смотрю за чаем;

политика — предмет настолько грязный,

что мы ее прохвостам поручаем.

* * *

По дебрям прессы свежей

скитаться я устал;

век разума забрезжил,

но так и не настал.

* * *

А вы — твердя, что нам уроками

не служит прошлое, — не правы:

что раньше числилось пороками,

теперь — обыденные нравы.

* * *

Везде вокруг — шумиха, толкотня

и наглое всевластие порока;

отечество мое — внутри меня,

и нету в нем достойного пророка.

* * *

Я думаю, что Бог жесток, но точен,

и в судьбах, даже самых чрезвычайных,

количество заслуженных пощечин

не меньше, чем количество случайных.

* * *

Я насмотрелся столько всякого,

что стал сильней себя любить;

на всей планете одинаково

умеют нас употребить.

* * *

По праху и по грязи тек мой век,

и рабством, и грехом отмечен путь,

не более я был, чем человек,

однако и не менее ничуть.

* * *

Днем кажется, что близких миллион

и с каждым есть связующая нить,

а вечером безмолвен телефон,

и нам, по сути, некому звонить.

* * *

Не ведая притворства, лжи и фальши,

без жалости, сомнений и стыда

от нас уходят дети много раньше,

чем из дому уходят навсегда.

* * *

Увы, сколь коротки мгновения

огня, игры и пирования;

на вдох любого упоения

есть выдох разочарования.

* * *

Есть люди — едва к ним зайдя на крыльцо,

я тут же прощаюсь легко;

в гостях — рубашонка, штаны и лицо,

а сам я — уже далеко.

* * *

Он душою и темен, и нищ,

а игра его — светом лучится:

Божий дар неожидан, как прыщ,

и на жопе он может случиться.