Гарем ефрейтора - [34]

— Я это помню из рапорта. Как вы не могли предусмотреть побег? Вы были в плотном контакте с бандой, вели с ней перестрелку и ту расщелину миновали еще засветло. Я правильно изложил ситуацию?

— Да.

— Отвечайте на вопрос.

— Ушахов, чем вы занимались до облавы? — неожиданно подал голос Аврамов.

— Сидел в засаде.

— Сколько времени?

— Двое суток, — глухо ответил Шамиль, отвел глаза. Судорожно передохнул. Пошла игра в поддавки. Тянет к нему руку помощи старый друг, подводя всех к тому, что не железный ведь начальник райотдела, нельзя требовать от человека больше тех возможностей, что отпустила ему природа.

— Мы все сутками не спим, не он один! — грузно, непримиримо заворочался в кресле Гачиев. — Однако с нас никто…

Звякнул, пустил заливистую трель телефон. Гачиев поднял трубку, послушал, отрубил:

— Он занят! — Подождал, медленно наливаясь краской. Положил трубку, обернулся к Аврамову: — Тебя. В приемную. Из разведки армии.

Глядя на дверь, закрывшуюся за заместителем, стал говорить, тыча словами в капитана, словно шилом:

— Что ж ты ту расщелину с деревцем не припомнил? Знал про нее наверняка, двадцать лет по ущельям лазаешь. Как вышло, что главари банды смылись? Главный бандит республики из-под твоего носа ушел, выходит, плевать тебе на приказ товарища Берии? А? Давай разложим по порядку: банду в балку без выстрела пустил, про расщелину не вспомнил, погоню за главарями не организовал. Кто-то все на твою усталость списать норовит. Не дадим. Не тянут твои дела на усталость. На предательство они тянут, на бандпособничество. А ты как думал? — закончил нарком, буравя капитана глазами.

Холодея, осознал Ушахов всей спиной, цепенеющим хребтом суть сказанного. Вот куда норовит списать его нарком — в бандпособники… «Они все белены, что ли, объелись? Да где же Гришка?» — изнемогал в муке своей Ушахов. Невозможно, никак нельзя, чтобы отсутствовал теперь замнаркома, ведь топят его дружка, как щенка.

— Что молчишь? Нечего сказать? — распалялся Гачиев по новой.

Вошел Аврамов. Не глядя ни на кого, заторопился в свой угол, сел. Глаза стылые, тускло-ртутные, по скулам красные пятна расползлись. Что-то из ряда вон произошло в приемной. Спросил Ушахова тихо, глядя ему куда-то за спину:

— Ты сколько раз в том ущелье бывал?

— Три раза, — блеснул глазами Ушахов. «Ну, выручай, Гришуха, друг, спрашивай, на все отвечу, ничего не припрячу».

— Пора заканчивать, — осадил всех Серов. — Ваше предложение, товарищ Гачиев?

— А я закончу так, — всколыхнулся Гачиев, окреп голосом, — за преступную халатность, трусость и бездействие начальника райотдела милиции Ушахова исключить из партии, снять с работы, отправить на фронт рядовым.

— Ваше мнение, полковник? — переждав, зацепил вопросом Серов замнаркома.

— Я не согласен, — странно как-то, с придыханием отозвался Аврамов. И встал.

Задышал, отмякая, Ушахов, спазмом стиснуло горло, защипало в глазах. Нет, не позволит Аврамов такого, нельзя так с человеком… Погоны снять — пожалуйста, на фронт — за милую душу, трижды сам просился. Только в дерьме топить тридцать лет беспорочной службы нельзя! Нет в этом никакой справедливости.

— Позволю себе напомнить, война идет, — сжал кулаки так, что побелели костяшки, Серов. — Мы обязаны судить по законам военного времени. Дружка прикрываете? Здесь не время и не место вспоминать о его заслугах, орденах и вашем приятельстве.

— А при чем тут приятельство? — как-то тоненько удивился Аврамов, выпятил обидчиво подбородок.

— Конкретней! — буркнул сбитый с толку Серов.

— Не то предлагает Гачиев. Снять погоны, отчислить на фронт… Да любой сейчас за честь почтет — на фронт. Что получается с капитаном? Банду в ущелье пустил, запретил бойцам стрелять — раз. Про расщелину с деревцем знал наверняка, был там три раза, сам сказал, — два. Погоню за теми, кому дал уйти, не организовал. Для меня картина ясная. Тут и моя вина. Как же я тебя, такого склизкого, раньше не разглядел? Предлагаю. Капитана Ушахова за покрывательство политбандита Исраилова, за нарушение прямого приказа товарища Берии, как предателя, отдать под суд военного трибунала, публично заклеймить и общественно потребовать применения к нему высшей меры, чтоб другим неповадно было, — режущим фальцетом неистово закончил Аврамов, так что у всех засвербило в ушах.

— Ты что, сдурел? — в великом изумлении привстал, затряс головой Ушахов, не веря услышанному.

— Сидеть! Тебе слова не давали! — трахнул по столу кулаком Гачиев, ошарашенно водил глазами от Ушахова к Аврамову.

— 3-за… кресло свое трясешься, соломку стелешь, шкура? — заикаясь, шепотом спросил Ушахов, белея на глазах.

— Занесите оскорбление в протокол, — бесстрастно велел Аврамов стенографистке. — Сдайте оружие, Ушахов.

— А т-ты мне его д-давал, чтобы отнимать? — мертвым голосом спросил Ушахов. Слепо шарил, скреб ногтями кобуру. — Глянь сюда… Мне его начальник ЧК Быков выдал з-за… боевые заслуги! Он со мной в могилу…

— Прекратить истерику, капитан! — загремел, опомнившись, Серов. — Возьмите себя в руки, распустились, как баба! Оставьте ему цацку, Аврамов!

Навзрыд заплакала в углу стенографистка:

— Это бесчеловечно… Он не предатель! Вы… вы…