Гардемарины, вперед! - [27]

— Софья, — крикнул он негромко.

И тут же увидел, как с дальнего конца поляны, вскинув руки, бежит к нему девушка. Добежала и бросилась не грудь со стоном.

— Живой… живой… — повторяла она и гладила его голову и целовала плечи. — Если б ты не вернулся, я утопилась бы, право слово. Зачем жить-то, господи? Найти и опять потерять… Живой…

— Софья, — шептал Алеша в пушистые волосы. — Любимая, невеста моя.

— Алеша… — произнесла Софья новое для себя имя и застыдилась, спрятала на его груди лицо.

Алеша закрыл глаза и склонился, отыскивая ее губы.

— Это день нашего венчанья, Софья… Помнишь, я рассказывал тебе про белый мох — он стал нашим ложем, а корабельные сосны подпирают балдахин — свод неба. Из омытых в роднике трав сделаю я обручальные кольца, из веток спелой костяники сплету нам венки, а солнце будет нашим посаженным отцом. Люблю…

— Люблю, — тихо, как вздох, ответила ему Софья.

Лошадь, хрумкая травой, бродила вдоль ручья, переступая через пакет, перевязанный розовой лентой, косынку Софьи и Алешин брошенный камзол.

Василий Лядащев сидел в крохотном своем кабинетике и точил гусиные перья. Клетчатая тень от забранного решеткой окна падала на просторный стол и лежащее на нем письмо. Поручик Гусев, тряхнув лохматой головой, положил на стол толстую папку.

— Нам бумаги из юстиц-коллегии перекинули, — сказал он деловито. — Тут прошения, челобитные, кляузы, — доносы, одним словом. Разберись и выскажи свои догадки. Письменно.

Лядащев даже не посмотрел на папку.

— Откуда у нас это письмо? — спросил он и взял со стола бумагу.

— А шут его знает… По почте пришло, — сказал Гусев благодушно и вышел.

Лядащев опять уткнулся в бумагу, читая ее скороговоркой:

— «Состоял я в наставниках рыцарской конной езде отроков навигацкой школы, и хоть мала моя должность, тройной присягой верен я государыне нашей, потому что «слово и дело». Похищен я был при исполнении зело секретного дела, а теперь везет меня обидчик тайно и с великим поспешанием…»

«Секретного дела», — повторил задумчиво Лядащев. Дверь открылась, и в комнату вошел Саша. Вид у него был измученный, казмол накинут на правое плечо, левую руку он прятал.

— Белов! Вот кстати! Ну как? Удалась поездка?

— Удалась, — хмуро сказал Саша. — Бергер ранен, остался на болотах.

— И впрямь удалась, — засмеялся Лядащев. — А прочие?

— Анастасию де Брильи увез в Париж.

— А этот француз малый не промах… Проворонили, значит, красавицу. Ты тоже ранен?

— Царапина, — бросил Саша.

— Ладно… А у меня к тебе дело. Письмо к нам пришло от твоего знакомца — штык-юнкера Котова. Жалуется оный юнкер на некоего князя, — Лядащев посмотрел в письмо, — Че…ческого… Фамилия замазана, словно клопа раздавили. Учинил сей князь беззаконие, похитил Котова при исполнении секретного дела… А какой князь? Какого дела? Где этого Котова искать?

— Не знаю, — чистосердечно ответил Саша. — Правда, я забыл прошлый раз сказать. Я видел Котова последний раз на постоялом дворе под Тверью. Он передал письмо почтарю, а потом его гайдуки впихнули в карету с гербами.

— Чья карета?

— Правда, не знаю, — Саша помолчал. — Василий Федорович, у меня к вам тоже дело, вернее просьба… — он снял с шеи большой алмазный крест и положил его перед Лядащевым. — Я должен передать вот это до казни Анне Гавриловне Бестужевой.

Лядащев внимательно посмотрел на крест, потом вскинул глаза на Сашу и спросил гневно:

— Кто дал тебе этот крест? Можешь не отвечать. Сам знаю. Дочка грехи замаливает. Оговорила мать, сама деру, а твою голову в петлю сует.

— Зачем вы так, Василий Федорович? — У Саши дрожали губы.

— Я обалдел от человеческой глупости и подлости! Значит, де Брильи уехал в Париж… А зачем вы ездили в этот особняк на болотах? Только за Анастасией?

— Не знаю, — мотнул головой Саша- Мое дело было только опознать.

— Ладно, иди. Только не перехитри сам себя.

Саша вышел. Лядащев усмехнулся ему вслед, потом опять взял письмо Котова.

— Кто этот Че…ский?

Он отбросил письмо и увидел алмазный крест, оставленный Сашей. Он склонился над ним и прочитал мелкую надпись: «О тебе радуется, обрадованная, всякая тварь»…

Лесток явно не собирался вести с Сашей длинного разговора. Вид у лейб-хирурга был праздничный, о чем говорило не только довольное выражение лица его, но и наряд: парчовые кюлоты, туфли с драгоценными пряжками, белоснежная рубаха. Для полноты картины не хватало только камзола.

— Так ты говоришь, Бергер ранен?

— Так точно, ваша светлость, рана очень тяжелая.

— Что ж не защитил товарища? — благодушно спросил Лесток.

При слове «товарищ» Саша слегка передернулся, но тут же обуздал себя, спрятавшись за простодушное до глупости выражение лица.

— Я тоже ранен, — он неловко пошевелил туго забинтованной, с трудом всунутой в рукав камзола рукой. — Этот француз… ну просто черт, ваше сиятельство, просто «диавол» какой-то…

— Как после сражения, — рассмеялся Лесток.

За окном послышались крики, топот многих ног, потом барабанный бой. Лесток подошел к окну, выглянул, поманил пальцем Сашу.

По улице шел гвардейский отряд, солдаты тяжело прибивали пыль. Офицер махнул рукой, гвардейцы остановились, хмуро переговариваясь вполголоса. Испуганные обыватели жались к забору. Из отряда гвардейцев вышел худой человек в штатском и, натужно выкрикивая слова, начал читать царский манифест.