Гарабомбо-невидимка - [9]

– Да ведь в тюрьме Кристобаль не о том думал, чтобы спастись! Мы целые ночи говорили, как отомстим.

– А теперь они надсмотрщики. Из тюрьмы вышли как шелковые. Только они приехали, зятья их и наняли.

– И ради этих гадов я себя не пожалел?

– Худо им было, Гарабомбо. Сам я видел, как их окунали в реку.

– Худо, это так. Только старики же вынесли, а уж им, молодым…

– Старикам нечего терять.

– Тогда мне надо бы стать главным надсмотрщиком. Кто-кто, а уж я настрадался!

Старик глядел на него многомудрым взором.

– Может, и станешь…

– И вы в это верите?

– Я верю в то, что вижу, Гарабомбо. Мне шестьдесят лет. Я видел, как вместе с волосами выцветает и храбрость. Гнедая лошадь трижды меняет цвет.

– Я вороной конь, дон Хуанчо.

– Дай тебе бог, Гарабомбо, всегда быть черным, как дрозд!

Гарабомбо хотелось сбить кулаком печальную мудрость старика, возглавлявшего общину.

Глава седьмая Письменный отчет о том, как Ремихио старался открыть, кто же мешает собираться отцам Янауанки

Глубокоуважаемый, обожаемый, добрейший, хитрейший и скорейший сеньор субпрефект!

Искренний поклонник и воздыхатель Вашего превосходительства пишет Вам и докладывает:

о том, что он, нижеподписавшийся, в здравом уме и твердой памяти, всецело предан режиму, что и говорить;

о том, что, судя по газетным известиям, которые у меня перед глазами, генерал Одриа недавно сломал ногу;

о том, что сам я хромаю от рождения, то есть еще с материнской утробы, что доказывает мое единодушие с властями;

о том, что Вам, сеньор субпрефект, достойнейшему представителю нашего хромого Главы, весьма важно знать, кто же именно, по слабости кишечника, порочит город Янауанку;

о том, что, как всем известно, некое лицо (или некие лица), лишенное, патриотических чувств, с некоторых пор оскорбляет город вышеупомянутой слабостью;

о том, что отцы города, неоднократно собиравшиеся, чтобы поддержать кандидатуру нашего хромого Главы и не допустить' ничьей другой победы, всякий раз были вынуждены разойтись вследствие слезоточивых газов домашнего изготовления;

о том, что я, стремясь доказать сеньорите Консуэло мою преданность режиму, начал расследование, дабы открыть, какие оке газы скрывают злоумышленника;

о том, что ради этого я на собственные свои средства приобрел немецкий анилин разных сортов;

о том, что, следуя принципу «дела, а не слова», я спрятал этот анилин в креслах зала для собраний, дабы окрашенные газы выдали лицемеров, ибо все зависит от того, через какое стекло глядишь на жизнь;

о том, что Вы, сеньор субпрефект, думая послужить этим славе нашей провинции, а возможно, и по несчастной случайности поели в тот день своих любимых таку-таку в тесте;

о том, что, как выше указано, я скромно надеялся обнаружить смутьяна по цвету газов, а вышеупомянутые газы, как на беду, оказались наиболее яркими там, где сидит Ваше превосходительство;

о том, что я, напротив, сижу уже три века и шесть минут, не получая ответа на письма, и все из-за краски и из-за тебя, Консуэло!..

о том, что я одинок;

о том, что было бы лишь справедливо получить с помощью божьей ответ от тебя, сеньорита субпрефект, краса наших дней, брюхо на ножках, тыква с глазами, мешок дуралейства, сундук мошенства, бездонная бочка, подгнивший банан, яркая бабочка, крошка-колибри, труженица-лама. Любить я не обязан, Нагорная Проповедь мне не указ, и потому буду тащить до смерти всю ненависть, что во мне есть.

Навеки преданный Вам

(Печать)

Ремихио

(Лично Сам)

Глава восьмая Достоверная летопись раздела пуйуанских земель

А я все жил в ущелье Хупайканан. Знаете вы эти места? Ну и хорошо! Там дождь, дождь и дождь. Когда не лило, мы спускались вниз, собирали ламий помет. Летучих мышей можно выкурить только дымом. Хупакайканан – истинное царство этих гадов. В лощине почти и не сыщешь сухого места. А мы там жили. Держались мы одной надеждой: скоро лету конец.

– Гарабомбо, октябрь на носу, – сказала мне как-то жена моя, Амалия.

– Знаю.

– В октябре делят землю. Каждый октябрь дон Гастон распределяет участки.

– Знаю.

– Может, он забыл, что ты его обидел.

Летучие мыши сказали «плаф, плаф!». Я подбавил в огонь помету.

– Он не тебя одного прощает. Вспомни хромого Грихальву! Дон Гастон не выделил ему надела, а на другой год он поплакал, и дон Гастон его простил. Может, простит и нас. Пошел бы ты, а?

– Подумаю.

Я мало спал. А вдруг она права? И впрямь, что ж такого? Попытка не пытка. Утром я сказал ей:

– Амалия, я, скорее всего, пойду.

– Ты его проси, Гарабомбо! Может, ты исцелился… может, он тебя увидит и выделит нам земли. Что ж такого? А там посеем маис, разведем овечек! Чего не бывает?…

Сантос Хулка сказал мне, что распределять участки будут третьего числа, в лощине Микске. Я спустился вечером, накануне. В лощине был праздник. Пели рожки, гремели барабаны. Сотни мужчин, женщин, детей ждали рассвета. Часов в десять поднялся крик – приближался дон Гастон со своими зятьями и надсмотрщиками. Дон Гастон хорошо ездит верхом, конь под ним так и ходит. В этом году он выбрал гнедого по кличке Император. № 1 был на Колибри, № 2 – на Росинке, № 3 – тоже на кобыле, не помню, как ее зовут. Император пробежал рысью всю лощину. Дон Гастон Мальпартида остановил его и перекрестился.